Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. В ловушке

— Приехали.

Я вздрогнула и огляделась. Внутренний двор громадного здания, несколько машин, четыре высокие стены с темными глазницами окон...

Сначала мы шли по лестнице, потом вдоль длинного коридора, устланного красной ковровой дорожкой с сиреневыми полосками. Двери по обе стороны коридора были одного цвета — темно-коричневого, без табличек, с идеально начищенными медными ручками.

Еще один поворот, затем еще, стеклянная раздвижная дверь, типичный «предбанник» с массивным письменным столом, селектором и горшком герани, поворот направо, пухлая дерматиновая дверь, глухой тамбур, еще одна дверь, все!..

За гигантским письменным столом сидел Он. Честно говоря, чего-то подобного я и ждала. Сама не знаю почему, по ждала, чувствовала, что все не так просто, как представлялось в моих дилетантских рассуждениях.

Он смотрел на меня в упор, тяжелым, чуть отстраненным взором государственного мужа, однако удивительное дело, страха я не ощущала. В те годы о нем ходили легенды, правда, совершенно не похожие на жуткие, леденящие кровь истории о ночных вызовах к Ежову, Берии или ІГІелепи-ну. Не могу сказать, что легенды о нем были более светлыми или добрыми. Скорее — таинственными, волнующими воображение, вызывающими тревожный интерес к личности этого интеллигентного на вид партбосса в профессорских очках и с тонкими пальцами пианиста на пенсии.

— Юрий Владимирович, Валентина Васильевна Мальцева, заведующая отделом литературы и искусства газеты...

— Спасибо, Виктор Ильич... — Андропов вяло махнул рукой и встал. — Добрый вечер или, правильнее будет сказать, доброе утро, так?

Андропов вежливо улыбнулся, его бледное, одутловатое лицо разгладилось, еще немного — и можно будет подумать, что действие разворачивается не в кабинете всемогущего председателя КГБ СССР, а в гостиной стареющего бонвивана, пригласившего модную журналистку для легкого, ни к чему не обязывающего флирта: максимум интеллекта и обаяния, минимум эротики, шампанское...

— Вы садитесь, Валентина Васильевна, — прервал мои фантазии властный голос Андропова. — Разговор у нас будет, в зависимости от обстоятельств, либо очень коротким, либо таким долгим, что вы попросту рискуете состариться в ожидании последней точки...

Минуты полторы, давясь, я переваривала витиеватую фразу.

— Простите... — я вдруг почувствовала, что осипла. — Водички можно?..

Андропов пожевал губами, сунул руку куда-то иод стол, вытащил бутылку «Байкала» и, наполнив до краев тонкий хрустальный стакан, протянул его мне.

— Пейте.

Пока я пила, он вынул из папки лист с машинописным текстом, взглянул на него и поднял голову.

— Итак, по моему личному поручению вы собирались встретиться с гражданином Сенкевичем Юрием Александровичем. Позволительно ли узнать, в чем, собственно, состояло мое поручение? Я, извините, запамятовал...

— Видите ли...

— Извините! — твердо повторил Андропов и сделал уже знакомый жест, словно отмахиваясь от моего «видите ли». — У меня очень мало времени. Вы говорите правду, отказываетесь от импровизаций, и мы здесь же, в этом кабинете, решаем, как нам действовать дальше. Договорились?

— Договорились... — я залпом, словно водку пила, осушила стакан и осторожно поставила его на зеркальную поверхность стола. — Мне нужен был Сенкевич, чтобы попытаться выяснить, действительно ли ои является сотрудником КГБ или, скажем так, человеком, выполняющим определенные функции в вашей организации.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем вам это было нужно? — Андропов, как мне показалось, совершенно искренне удивился. — Допустим, выполняет, как, впрочем, миллионы других. И что из того?

— Можно ответить на ваш вопрос вопросом?

— Пожалуйста.

— А зачем вы помогли Любимову? Без вас «Борис Годунов» не вышел бы, об этом вся Москва знает.

— Мне нравится театр на Таганке, — медленно, подбирая слова, сказал Андропов. — Они талантливые люди, почему бы им не помочь?

— А мне нравится Сенкевич! — выпалила я. — И Семенов, и Стуруа, и Осипов... Простите за откровенность, но я уже взрослая женщина, немало повидавшая к тому же, и коль скоро вы завели этот разговор, то скажу: мне неприятна сама мысль, что все эти люди работают у вас...

Выпалив эту непростительную ересь, я ужаснулась. «Одно слово — корова!» — с тоской подумала я о себе, о своей судьбе и карьере.

Андропов сидел безмолвно, словно статуя фараона. На его гладком лице ничего нельзя было прочесть. Как на экране телевизора, выпушенного в конце четвертого квартала без лучевой трубки.

— Кажется, я вас понял, — сказал он наконец, аккуратно поправив очки. — И хочу успокоить ваше воображение: люди, которых вы только что упомянули, никогда на нас не работали. Вас устраивает такой ответ?

— А вас?

— Вряд ли я именно гот человек, который способен оценить вашу дерзость и чувство юмора... — голос председателя стал чуть тоньше. — Особенно в четвертом часу ночи.

— Но ведь вы сами меня пригласили в столь позднее время.

— Да, и с вполне определенной целью: объясните мне, почему вы преспокойно жили двадцать восемь лет, работали в редакции, писали свои рецензии — и вдруг столь живо начали интересоваться принадлежностью известных всей стране людей к органам госбезопасности? Что произошло? От кого вы получили информацию?

Я молчала. Честно ответить на его вопрос я не могла, врать было глупо. И потому пребывала в совершенно не свойственном мне состоянии молчала как рыба.

Молчал и Андропов, не сводя с меня своего немигающего взгляда. Часы где-то за спиной пробили четыре раза.

— Сейчас вас отвезут домой, — услышала я голос, звучавший словно из-под ватного одеяла. — Вы выспитесь, отдохнете, подумаете. В редакцию лучше не ходить: скажете, что плохо себя чувствовали. Я думаю, редактор не влепит вам за этот прогул строгий выговор...

Я, кажется, покраснела.

— В семь часов вечера, — словно не замечая моего смущения, продолжал Андропов, — за вами заедет дама, которая представится Ксенией Николаевной. Поедете с ней в гости...

— К кому?

— Ко мне. Доброе утро, Валентина Васильевна...

26 ноября 1977 года

Тридцатишестилетняя Кло Катценбах, шеф отдела валютных операций цюрихского «Ситизен-банка», родилась, по мнению людей, знавших ее достаточно близко, в вышитой ночной сорочке, с серебряной ложкой во рту, с бриллиантовой подвеской в ухе и с целым клоком белых волос редкой счастливицы на округлившейся с годами, как силуэт виолончели, попе.

У этой натуральной платиновой блондинки было все, о чем могли только мечтать самые честолюбивые мужчины и женщины, — богатые родители, души не чаявшие в единственной дочке, супруг-миллионер, двенадпатилетний красавец-сын с задатками гения, который, как в один голос утверждали специалисты, должен был уже через несколько лет затмить самого Паганини, четырехэтажная, не считая еще десятка других, вилла на берегу Женевского озера, построенная по индивидуальному проекту Кендзо Танге, великолепная внешность, отменные мозги, бульдожья деловая хватка, потрясающая интуиция и чувственность старшей жены великого султана Брунея.