Валентина Мальцева - КГБ в смокинге. В ловушке

Вы думаете, я часто пользовалась ее рецептом? Ничего подобного! И, кстати, вовсе не потому, что считала его глупым или примитивным. Для наведения марафета (минимум час-полтора на зорьке, не пожрав и не покурив толком) у меня от рождения не хватало силы воли. И вообще, когда я слышу слово «макияж», мне становится немного не по себе из-за ассоциации с каким-то половым извращением. Незастиранное белье — моя слабость, на него уходит треть, а то и больше, весьма скудной зарплаты журналистки среднего ранга, которой спецмагазин не по рылу. Так что ощущения новизны именно в этом компоненте я никогда не испытывала. Под холодный душ я не стану даже под страхом быть изнасилованной. Что же касается новых шмоток, то, как любая советская женщина, чья молодость пришлась на период развитого социализма, я очень люблю красивые импортные и, увы, всегда дефицитные вещи. Однако на их доставание уходит столько времени, энергии и эмоций, что блаженный миг примерки новой кофточки или платья уже не приносит особой радости.

Впрочем, в то утро я радовалась и тому, что вспомнила о своей старой приятельнице. И решила полностью последовать ее жизненному кредо, поскольку другого пути в борьбе за существование не видела. Искупавшись в роскошной розово-салатовой ванне, походившей на стеклянный гроб Спящей Красавицы, я извлекла свой косметический арсенал и принялась за дело. «Давай, Валентина, шуруй, — бормотала я, с чрезмерной, непохожей на меня старательностью водя карандашом по припухшим векам. — Что делают солдаты перед боем? Чистят и смазывают оружие. А твое оружие, Валентина, — относительная молодость, приятная внешность, хорошо подвешенный языки, главное, обіцее состояние приподнятости. Что вы сказали, простите? КГБ? А что это такое? Комитет Голодных Безработных? Кое-что о Голых Бабах? Коллаборационизм, Гомосексуализм и Блядство? Простите, никогда не слыхала! Вот та-ак...» Изящным росчерком толстого «Стекляруса» я закончила косметическую обработку правого глаза и удовлетворенно подмигнула своему отражению. Думаю, подобное чувство глубокого удовлетворения, помимо дорогого Леонида Ильича Брежнева, испытывал, наверное, только Леонардо да Винчи, закончив «Тайную вечерю».

Через сорок пять минут я уже была в блестящей форме. Если не для побития мирового рекорда по прыжкам в длину, то, как минимум, для покорения высот страха, неуверенности и внутреннего дискомфорта.

— Ну, — сказала я, в последний раз окидывая себя взглядом в огромном зеркале, — кажется, теперь все в порядке. В бой, незаконнорожденный агент КГБ Валентина Мальцева!

В то утро мраморный холл «Плазы» чем-то напоминал третью секцию ГУМа, когда там выбрасывают чешскую бижутерию. Около полусогни разномастно одетых мужчин и женщин в возрасте от двадцати пяти до девяноста лет о чем-то возбужденно переговаривались, пожимали друг другу руки, выкрикивали приветствия, а одна пожилая дама в старомодной шляпке, украшенной здоровенным искусственным кустом аспарагуса, повторяла, как заводная:

— Эсмеральда, где ты? Эсмеральда...

— Она сумасшедшая, не реагируйте, — сказал Гескин, неожиданно оказавшийся за моей спиной. На нем был серый в мелкую черную клеточку пиджак, черные брюки, голубая рубашка и весьма фривольный, если учитывать возраст и социальный статус барона, шейный платок. — Все время ищет свою собаку, которую сама же похоронила в сороковом, после налета немцев на Лондон. При всем том — прекрасный критик и тонкий знаток творчества всех латиноамериканцев — от Бастоса до Борхеса.

— Доброе утро, барон.

— Ох, простите! Доброе утро, мадемуазель! — Гескин галантно расшаркался и поцеловал мне руку. — Как спалось?

— Как на партсобрании.

Гескин хмыкнул:

— Для коммунистки вы прекрасно выглядите.

— Это комплимент?

— Констатация факта. До ланча я вообще не делаю комплиментов, — Гескин огляделся по сторонам, явно ища кого-то, потом вновь повернулся ко мне: — Такая бурная ночь... Угрозы, шантаж, люминал в стакане, пистолет у виска... Поделитесь опытом, как вам это удается?

— Что «это»? Подмешивать люминал в кофе?

— Нет, так крепко спать после всего.

— У нас, русских, коварство в крови, разве вы не знали? Холодные и расчетливые орудия коммунистической системы.

— А у нас, евреев?

— Это, увы, тайна. Как оборотная сторона Луны. Всякий раз, когда кто-то чего-то не понимает, сразу валят на евреев. Я же говорила вам, что все мы — рабы привычек...

Неожиданно общий гомон вспорол резкий баритон:

— Леди и джентльмены — участники международного симпозиума, посвященного творчеству Хулио Кортасара! Прошу всех подойти ко мне, — произнес невысокий пожилой толстячок на прекрасном английском. — Разрешите приветствовать вас в столице Аргентины и сообщить, что автобус подан. Пожалуйте к выходу!..

Гомон возобновился, но уже с новой, возбужденной интонацией. Курящая, галдящая толпа, распространявшая ароматы духов, кофе и хорошего мыла, потянулась к вертящейся стеклянной двери вестибюля.

— Неужели все эти люди — участники симпозиума? — поинтересовалась я, пока мы с Гескином двигались к выходу.

— А что, не похожи?

— Да не очень.

— Думаю, что все. Хотя не могу сказать, что все они литературоведы, критики или писатели, — Гескин подал мне руку, и я поднялась по высоким ступенькам в салон огромного канареечно-желтого автобуса. Через секунду барон уже сидел рядом.

— На что вы намекаете?

— Видите ли, любое подобное сборище чем-то напоминает панель: в основном места заняты профессионалами. Но бывает, что забредают и любители...

— Вы имеете в виду меня или себя?

— Вот теперь я вижу, что вы действительно выспались, — улыбнулся Гескин и второй раз за утро поцеловал мне руку.

— Вы и дальше намерены демонстрировать наши приятельские отношения? — спросила я вполголоса.

— А разве это не вы подошли к моему столику в «Рице»?

— Не к вашему, а к столику госпожи Шарль-Ру.

— Неважно. Все должно идти, как планировалось.

— Кем?

— Валя, давайте поговорим о Кортасаре...

— К черту Кортасара! Еще успеете наговориться, для этого есть симпозиум. А я хочу поговорить о себе!

— Спокойней, мадемуазель, спокойней, — Гескин перегнулся к сидевшему через проход плотному мужчине с холеной бородкой: — Месье Парсини, ваше эссе о Вольтере просто блистательно...

— Благодарю вас, барон, я особенно счастлив слышать столь лестный отзыв именно от вас.

— Позвольте познакомить вас с представительницей русской прессы госпожой Мальцевой...

— О-о! — Парсини всплеснул руками, словно его обрызгали расплавленным оловом. — Вот уж действительно сюрприз! Мне очень приятно, мадам, что на вашей родине почитают творчество Хулио Кортасара!