Алекс Тарн - Эль-Таалена

Так или иначе, многие поколения семьи Мойн посвятили свои усилия искоренению проклятого народца с зеленых холмов старой доброй Англии. Временами они даже праздновали успех, но увы — цепкие репеи неизменно заводились снова. Повидимому, они раздражали всех и везде, куда бы их черт ни закидал. А поскольку земное пространство грешило ужасной ограниченностью, то в своих скитаниях евреи неизбежно возвращались на прежние пепелища, хотя и успевшие уже основательно подзарасти свежей английской, испанской, германской, польской или любой другой травкой. Это наводило на очевидную мысль, что окончательное решение вопроса должно было носить по меньшей мере интернациональный характер.

Поэтому, когда через Канал, из глубины континента начал наконец доноситься приятный запах горелого еврейского мяса, а дым крематориев повалил густым столбом вместо прежних тонких и кратковременных струек, тогдашний лорд Мойн, истинный английский джентльмен и дедушка нынешнего брандтова босса, решил, что не может оставаться в стороне от столь благого и многообещающего начинания. На сей раз дело обещало выгореть — и в прямом, и в переносном смысле — именно из-за своего общеевропейского характера. Впервые со времен крестовых походов за прополку репеев решительно взялись полтора-два десятка народов одновременно.

Каждый вносил свою посильную, по способностям, лепту. Немцы и австрийцы, отличающиеся мощью статичных седалищных мышц и связанной с этим усидчивостью, занимались в основном планированием и организацией. Непосредственное исполнение требовало приложения динамической силы для заталкивания еврейской массы в газовые камеры. За эту работу охотно взялись плечистые украинцы, русские, литовцы, латыши и многие другие — ведь она была увлекательной, происходила на свежем воздухе и вообще доставляла немалое удовольствие. Быстроногие французы, бельгийцы и прочие непоседы, не способные на постоянное усилие, но зато весьма изобретательные, с головой окунулись в охоту за разбегающимися, как тараканы, евреями. Погоня за носатыми вредителями шла по всему континенту, погоня неопасная, а потому веселая и успешная. Даже тугодумы-голландцы ухитрились отловить почти всех, до последнего младенца. Да что там говорить — вся европейская семья, за исключением нескольких уродов, дружно и согласованно делала общее дело.

Могла ли Англия в этой ситуации сидеть, сложа руки? Правда, существовала досадная помеха в виде военных действий, по полному недоразумению ведущихся между нею и остальными членами антиеврейской коалиции. С другой стороны, было совершенно ясно, что конфликт этот выгоден только евреям, ибо он представлял собою единственное препятствие на пути к окончательному решению вопроса. Поэтому тогдашний лорд Мойн не мог позволить столь незначительному обстоятельству, как эта нелогичная война, помешать нужному развитию событий. По его убеждению, задачей Англии — владычицы морей и его лично, как председателя Палаты Лордов и Министра колоний Его Величества, являлось герметичное закрытие Европы с моря, дабы ни один тамошний еврей не смог избежать процедуры, столь необходимой для общеевропейского здоровья. Благородный джентльмен и пэр Англии, лорд Мойн следовал своему долгу до последнего дыхания, испущенного им, кстати, в лужу собачьей мочи на грязной каирской улице, когда двое евреев казнили его выстрелами из пистолетов, предварительно вытащив из машины по дороге на обед из офиса, в коем он добросовестно и неуклонно исполнял вышеуказанный долг.

Это подлое убийство ознаменовало собою новую эпоху в отношениях между благородными Мойнами и коварными евреями. До этого обе стороны следовали неписаным правилам игры, согласно которым представители благородной стороны имели право без всяких для себя последствий лишать жизни представителей стороны коварной. Зато последним иногда удавалось убежать, тем самым, собственно говоря, и проявив свое немыслимое коварство. Таким образом, каирские выстрелы представляли собою беспардоннейшее нарушение всех и всяческих правил, и потому последним чувством издыхающего лорда, помимо чувства хлюпающей в носу собачьей мочи, было законное английское возмущение безграничной еврейской наглостью.

Нынешнему лорду Мойну исполнилось к тому моменту всего три годика, но он хорошо запомнил то ни с чем не сравнимое потрясение, которое испытала семья при известии о мученической смерти деда. Это впечатление неотлучно сопровождало его в последующие шестьдесят лет жизни, наполненные, как и положено, бескорыстным служением Англии и королеве. Несколько месяцев назад лорд Мойн занял высокий, хотя и не слишком афишируемый пост начальника отдела сверхсекретных операций при Особом комитете Адмиралтейства и с тех пор не уставал досаждать своим подчиненным крайне неприятными, а главное, совершенно идиотскими заданиями. Канули в прошлое лихие набеги на колумбийские наркокрепости, ювелирные операции по свинчиванию прицелов с северо-корейских нейтринных пушек и опасные ультраадреналиновые рейды в спальню полковника Каддафи… Новый босс решительно сместил акценты в сторону крохотной ближневосточной страны, упрямой занозой впившейся в самое сердце мира.

Отныне отделу приходилось заниматься нудными и бесперспективными проверками беспорядочной внешней торговли Израиля, структурой его ублюдочной промышленности и особенностями абсолютно непостижимой для постороннего взгляда политической системы. Самое обидное заключалось в том, что все эти усилия не давали никакого результата. Экспортируемые в Европу помидоры на поверку оказывались именно помидорами, предприятие под названием «Ядерный Центр» в Афуле оборачивалось киоском по продаже соленых орешков, да и стремление к мировому господству ограничивалось у местных политиков тривиальной мечтой о победе на выборах в поселковый совет.

Вот и теперь Брандт взял папку, проглядел и с сомнением покачал головой.

«Импорт древесины? Что же тут подозрительного, Ади?»

Вообще-то нынешнего лорда Мойна звали Адольф, но до поры до времени он предпочитал пользоваться уменьшительным именем. Старик еще выше задрал свой острый подбородок, выпятил черно-белую грудь с коричневым галстуком и многозначительно перекачнулся с пятки на носок. Ни дать ни взять облезлый австралийский страус, уныло подумал Брандт, готовясь выслушать скучную нотацию и проклиная себя за невыдержанность.

«Вы просто не знаете, с кем имеете дело, Дэвид, — проскрипел лорд. — Эта зараза кажется невинной только на первый взгляд. Поверьте моему чутью — что-то тут нечисто, с этими поставками. Зачем им вдруг понадобилось пять контейнеров леса, да еще и в таком секретном порядке? Наверняка деревяшки — обычное прикрытие. Но чего? Добудьте мне доказательства, Брандт…»