Валериан Скворцов - Шпион по найму

Конечно, гонять на службу за сто двадцать километров не развлечение, но, принимая во внимание зарплату, плюс дополнительные доходы и режим работы «сутки через трое», занятие вполне устраивающее. Рауль потерпит, пока она будет забирать на сутки джип «Рэнглер». Да и можно приспособить расписание Марины под его выходы в море. Или купить вторую машину. В конце концов, до Пярну из Таллинна есть хороший рейсовый автобус… Кстати, и я мог бы перебраться в «Каякас».

Мы разговаривали, как обыкновенные любовники, делились бытовыми заботами за спиной её мужа и моей жены. Шпионка и наемник. Нам изменяло чувство меры. Мы играли впустую, без ставок. И, чтобы остановить двусмысленную околесицу, я сказал:

— В «Каякас» эстонцы размещают генерала Бахметьева со свитой и его немецких партнеров для разговоров с глазу на глаз. Твое поступление в гостиницу, конечно, связано с этим?

— Наивный вопрос.

— Поговори со мной об этом серьезно, — попросил я.

— Почему мы должны говорить об этом?

Она принялась красить губы.

— Потому что ты и твои ребята упорно ходите за мной. Я сбросил твоих орлов, а ты использовала расслабившегося Ефима как трейлер, чтобы он притащил тебя на хвосте ко мне. Думаю, не ошибусь, если поставлю один против десяти, что парочка белобрысых с бакенбардами уже поджидает у двери этой студии, дабы пасти меня дальше. Невольно возникает подозрение, что у вас недоброе на уме, мадам, что вы приноравливаетесь слизать результаты моей… нашей с Ефимом работы.

Марина рассмеялась и посмотрела на часы.

— У нас на уме доброе, — сказала она. — Мы только и делаем, что с утра до вечера печемся о ваших интересах.

— Не иронизируй, пожалуйста. Чьих — ваших?

— Твоих и генерала Бахметьева.

— И Ефима Шлайна, и Дубровина, и Воиновой?

— Твоих и генерала Бахметьева.

— Объясни.

— Я не могу этого сделать, — сказала она и, снова посмотрев на часы, отправилась к выходу из полуподвала, осторожно отводя руками свисающие с бельевых веревок пленки. — Не буду. Не хочу. И — все. Ты вляпался в никудышную компанию и, как часть её, не заслуживаешь, как бы это сказать… профессионального уважения. С тобой обходятся в кагэбэшной манере. Подставляют. Ты ведь у них вне команды. Тебя выпихивают вперед и наблюдают, что же произойдет дальше. Ты — живая приманка… Почему ты позволяешь обращаться с собой таким образом? Почему тебя держат за паршивого гангстера? Как ты докатился до такого? Тебе же нет цены! Ты имеешь степень пи-эйч-ди, мог бы и преподавать в университете! Такие, как ты, видно, не нужны в России… Ты совершил ошибку, Бэзил Шемякин, переехав в страну, в которой временной пояс такой, что там всегда ночь, когда на Востоке и Западе день…

Действительно, несколько лет я сожалел о том, как бездарно распорядился заработанными средствами в Индокитае и потом в Северной Африке. Почти все, кроме отложенных для мамы, вбухал в образование и защиту диссертации. Сожалел и теперь. В конце концов, при моих-то занятиях возникали достаточно длинные перерывы в работе, чтобы в публичных библиотеках, ни за что не платя, десятками прочитывать книги любой толщины.

— Да, — согласился я, — деньги инвестировались не лучшим образом… Но тебе не кажется, что в эту минуту мы заняты пустой болтовней? Тебе не кажется, что ты занимаешься — можно и так сказать — просто мытьем костей прискучившему ухажеру?

Столь разъяренной я Марину ещё не видел. Она развернулась и — не сказала, а почти выкрикнула:

— Тогда я помою кости не только ухажеру! Давай помоем кости и его хозяевам! Им и раньше-то не приходилось хвастаться тем, как они обращались со своей агентурой, а в девяносто первом она просто оказалась брошенной на произвол судьбы… И агентура не пикнула. Как не пикнули её операторы в Москве. Дескать, им не до того пока… Может такое отношение вызывать профессиональное уважение? Или человеческое? Холодной войны нет, вроде бы наступил то ли мир, то ли перемирие, как угодно, а пленные, то есть посаженные в Европе и Америке за решетку бывшие агенты бывшего ка-гэ-бэ увеличиваются в числе… Выпускают этих бедолаг? Нет, не выпускают! Потому что о них забыли походатайствовать бывшие работодатели. А ты все силы кладешь на то, чтобы попасть в компанию этих пленных да ещё на войне, которая давно проиграна твоей теперешней стороной! Это ты понимаешь?

— Они проиграли, конечно… Режим казался обреченным изначально, уже давно. Но многие операции кончались победами.

— Победами! Не их заслуга! Они были дураки… в житейском смысле слова. Даже их перебежчики на Западе спиваются… Это другая политическая культура. Ты задохнешься в ней сам по себе.

— Полно! Я-то не агент и тем более не перебежчик! Я фрилансер… А ты говоришь сейчас не о профессии, а о политике! С ней я не мараюсь…. С профессиональной точки зрения Москва добывала уникальную информацию. Что бы там ни говорили! Желаю тебе заполучать такую же.

— Москва добывала… В среде, податливость которой средний советский человек и представить не мог. Она открыта, даже излишне. Во всяком случае, уж московской-то паранойи точно лишена. Имея деньги и чуточку хитрости, плюс диковатый славянский шарм, легко затесаться в среду цивилизованных, вежливых европейцев и крутиться в ней… Лазутчики из степей не столько работали, сколько, образно говоря, наслаждались жизнью в городах. И неминуемо разлагались в качественном быту. А служили Сталину. Или Горбачеву… Кому еще? И доносили не то, что видели, а то, что от них ждали в Москве. Врали, в сущности…

— Как посмотреть!

— Так и посмотри. Из мутного аквариума, в котором плавали они, а теперь закисаешь и ты!

Мы оба сожалели о случившейся перепалке. Которая ничего не значила, видимо, кроме одного: как любовники мы умирали.

Марина натягивала вязаные перчатки.

— Пожалуйста, пойми, что нынешнее мое приключение — первое крупное в России. Все-таки мы русские люди, — сказал я примирительно.

— И на каком языке говорим друг с другом с момента, как я вошла сюда?

— На французском, — спохватился я.

— У суда больше нет вопросов, — сказала Марина.

— Ты уходишь прямо сейчас? — спросил я довольно глупо и почти заискивающе. — Может быть, по чашечке кофе поблизости, а? Чай был отвратительным… У меня лично есть ещё время.

— У тебя лично, Бэзил Шемякин, времени не остается вообще, — сказала она. Сжала ладонями в перчатках свои щеки, попыталась сдержать слезы и заплакала.

— Я прошу тебя, пожалуйста, — сказал я. Стыдно было предложить носовой платок двухдневной свежести. Ее нос покраснел. И я подумал, что Тармо тоже недавно плакал передо мной, и что, наверное, поплакать вообще-то неплохо, это приносит облегчение хотя бы на время, и что я и сам плакал однажды, и не так уж давно, правда, скрытно, вернувшись с похорон папы.