Валериан Скворцов - Шпион по найму

Кювет оказался широким, и я не допрыгнул до противоположной кромки. Провалился по пояс в стылую грязную жижу. Полы пальто задрались. Через пару шагов я почти нырнул с головой. Ледяное месиво обручем сжало горло. Защемило сердце. А подошвы ботинок скользили по обледенелому обрыву. На одних руках, обламывая ногти на пальцах, я вытянул себя к лесу.

Ветер дул в мою сторону, и завеса, хотя и поредевшая, ещё прикрывала мои маневры. Удивительно, но крики людей, метавшихся на шоссе, перемещались в сторону, противоположную той, куда сносило дым и где следовало бы меня искать.

Срезав край леса, в основном это оказался орешник, я выбрался на проселок и побежал по густой липкой каше из суглинка и остатков снега. Господи, подумал я, хотя бы теперь-то заметили! Я хотел вытянуть их за собой. Всех.

Я достал из кармана и сжал обогреватель для пальцев. Ладони саднило отбил, вываливаясь из машины, или ободрал о кромку кювета.

Я сбросил пальто и шляпу, кинув их комом так, чтобы издалека и в сумерках они какое-то время сходили за свалившегося человека, обессилевшего или раненого.

В лесу стояла тишина. На верхних ветках висели капельки влаги, подсвеченные далеким закатом. Брюки, пиджак и сорочка липли к телу. Холод терзал нещадно. Но пальцы я почти отогрел.

До пальто и шапки было метров пятнадцать. Рукоять «ЗИГ-Зауэра» уже казалась потеплевшей.

Я присел за кривой березкой, обмотал шарфом локоть правой руки, положил его на колено. Деревцо прикрывало от ответного огня. Но его при неизвестном ещё мне соотношении сил не следовало допускать вообще.

Вдоль проселка, правее, начинался мелкий березняк. Обычно такой растет на болотах. Дальше путь, значит, заказан. Но в сущности, даже если бы и оставалась возможность продолжать отступление, я вряд ли бы смог это сделать. Одежда затвердевала на вечернем мартовском морозце. Больше всего я боялся, что начнет бить дрожь.

Приближаясь, они возбужденно орали, будто ловили сбежавшего поросенка. Перекличка шла на русском.

Я подумал, насколько различны условия ближнего боя в джунглях и северном лесу. Там пот застилает глаза и, едва затаился в засаде, нестерпимо хочется почесаться. Теперь я еле сдерживал дрожь от холода. Пока ещё я был сильнее его.

Пальцы согрелись на горячем пенале, были гибки. Я оттянул мокрый воротничок сорочки и пропихнул пенал за пазуху. Дрожь можно было сдерживать. Я примерился с прицелом.

Двигались трое. Тяжело, явно не натренированные, закормленные, в распахнутых куртках. Шли, хлюпая обувью, задирая колени. В сторону брошенных пальто и шапки. В сумерках не удавалось определить оружие.

Четвертый, на редкость небольшого росточка, приволакивая ногу, едва тащился, сильно поотстав. Ему и повезет, подумал я, пропуская троицу по проселку дальше, чтобы оказаться у них в тылу.

Им бы следовало перебегать, что ли, от дерева к дереву. Вообще быть поосторожней. Я подумал об этом, когда они, получая строго по одной пуле, начиная с замыкающего, как бы споткнувшись, ложились поочередно лицом вперед, словно сбиваемые ударом палки по затылку сзади и чуть сбоку.

Коротышка, скорее всего, решил, что они залегли под моим огнем. Он присел и всматривался, поддевая налезавшую на глаза шляпу, вероятно, стволом пистолета. Или он носил большие черные перчатки?

С обувью и одеждой в Эстонии мне явно не везло. Я стремительно стыл в липучей отяжелевшей одежде, ноги цепенели в месиве, которое я начерпал ботинками в кювете и лесу.

Я отступил в березняк поглубже. Над лесом со стороны шоссе поднимался гриб черного дыма. Уж не загорелись ли машины? Криков не слышалось. Стояла тишина.

Коротышка, приседая и выжидая, подбирался к лежавшей троице.

Я снова провалился в кювет, выбираясь на шоссе.

Бой занял минут десять. Господи, помолился я, прости мне мои грехи и сделай так, чтобы никто здесь не проезжал четверть часика!

Горели впрессованные друг в друга джип «Чероки» и «Форд». Из пробоины в лобовом стекле джипа, словно очищенная морковка, торчала голова водителя с ободранной кожей. На пассажирском месте его напарник сплющил почерневшее лицо о стальную стойку. Вылетевшая вперед челюсть разорвала губы с приклеившимся окурком. Удар, видимо, оказался чудовищным. «Форд» протащило метров пятьдесят. Машину практически согнуло пополам.

Итого, теперь пять, подумал я. Шестой живой, возможно, раненый гуляет по проселку.

«Судзуки» стоял немного дальше, на обочине.

Рыская на случай возможной стрельбы, я подбежал к пикапу. Рванул дверь кабины. Ключи зажигания в замке. Я вытащил их. Выдернул шнур питания рации. Перевалился в кузов. На исцарапанном, в ржавых полосах, полу валялись два тулупа. Кто-то из бойцов, сидевших в кузове, вероятно, кутался в них. Во всяком случай, один показался не слишком стылым. Я бросил его на металлический пол, лег на сальную овчину, а вторым, вонявшим бензином, укрылся с головой.

Прошло, наверное, минут десять. Согреваться приходилось, напрягая и расслабляя мускулы. Только бы не переохладиться!

Прерывистое дыхание коротышки выдавало человека в возрасте. Когда он открыл дверь кабины пикапа со стороны обочины, я мягко перегнулся из кузова и приставил «ЗИГ-Зауэр» к забрызганной кровью шляпе. Она налезла ему на глаза. Оттопыренные уши подпирала черная с проседью борода. Пистолета или другого оружия в руках у коротышки не было. Потерял?

— Обнимаем вот эту дугу на кузове, — сказал я по-русски вкрадчиво и вежливо, едва сдерживая дробь, которую готов был выбивать зубами, — и более не двигаемся. Замерли, так…

Я захлестнул наручники на его запястьях. Спрыгнул из кузова. Обшарил пленного, проверяя на оружие, посмотрел на обувку. Размер мог и подойти. Потом я сообразил, что с наручниками, наверное, поторопился. Снять полупальто с пленного, не размыкая их, невозможно.

Он повернул голову.

Я уже брал этого человека в плен.

— Занесло тебя снегом, Россия, запуржило седою пургой, и печальные ветры степные панихиды поют над тобой, — полусказал, полупропел я ему.

— Вы?! — шепотом сказал он. Я почувствовал, как он обессилел.

И спустя столько лет он бледнел так же — на скулах поверх бороденки проступили белые пятна, перекинувшиеся на мочки ушей и виски.

Он обвис на наручниках.

Вожделенное пальто бородатого было спасением.

Раздевая и разувая его, я одурело повторял хулиганский стишок:

— У советского нагана барабан не провернуть, разреши, товарищ Сталин, рукояткой навернуть…

Вполне возможно, я начинал свихиваться.

Едва удалось натянуть на мокрые посиневшие ступни его носки.

Белье на коротышке оказалось егерским. Переодеваясь, я забыл о всякой осторожности. Если бы кто проехал по шоссе, то потом описал бы в полиции удивительное зрелище: некто, затоптав свои мокрые брюки, вытряхнув телеса из исходящих паром пиджака, сорочки и исподнего, оставшись голым, крутил и переворачивал бесчувственного человека, стаскивал и натягивал на себя его белье и одежду…