Константин Преображенский - КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио

— Какому патрону? — испуганно переспросил я, не осмеливаясь верить в столь невероятно быстрое развитие событий.

— Господину X.! Вы ведь хотели этого? — в свою очередь уточнил он.

— Да, конечно, очень хотел, — поспешно подтвердил я, холодея от страха. X. казался мне каким-то мифическим существом, вроде Брежнева, которого если и можно увидеть, то лишь издалека на каком-нибудь праздничном мероприятии. Я не ожидал ощутить дыхание японского министра гак близко. Дело приобретало нешуточный оборот…

— Я сообщил ему о вас в форме докладной записки! — как ни в чем не бывало продолжал Сэймон, с хрустом пережевывая кусочек сырого щупальца осьминога. — X. разрешил мне встречаться с вами, но предупредил: «Будь осторожен, этот человек может оказаться шпионом!..»

О хитром предостережении X. я вспомнил через несколько лет после описываемых событий, став одним из референтов начальника всей советской научно-технической разведки.

Мое положение позволяло мне знакомиться с наиболее важными агентурными делами, завизированными высшим руководством КГБ: разумеется, многие из них были липовыми, высосанными из пальца. В одном я увидал даже собственноручную резолюцию Андропова, утвердившего рапорт на вербовку.

Поверх текста он большими буквами написал так:

«Вербуйте, но не напоритесь на подставу!»

Надо ли говорить о том, что каждый такой рапорт, адресованный лично Андропову, тщательно выверялся десятком начальников, и в нем самым убедительнейшим образом доказывалось, что никакой подставой здесь не пахнет, а разведка приобретает настоящего особенно ценного агента. Строго говоря, подпись Андропова здесь вообще была не нужна, потому что включить иностранца в агентурную сеть может любой начальник отдела Поэтому на утверждение лично руководителю КГБ рапорты посылались в редчайших случаях, когда генералы высшего звена хотели блеснуть перед ним своими успехами.

Но все равно таких бумаг у Андропова скапливалось много, как и всяких других, и времени для того, чтобы все читать самому, не было. Поэтому, удовлетворившись лаконичным изложением своего помощника-генерала, Андропов и ставил везде одну и ту же резолюцию, хорошо знакомую всем. Она и санкционировала вербовку, суля поощрения начальству, и одновременно подставляла его на случай провала, ответственность за который Андропов заранее с себя снимал.

Вспомнив тогда о столь же двусмысленном разрешении X., которое он дал Сэймону на встречи со мной, я понял, что большие начальники во всем мире одинаковы.

— Однако встречаться с вами теперь буду не я, а другой помощник министра, господин Химэдзи, — продолжал Сэймон. — На время ваших бесед полиции будет дан приказ снять наблюдение, поэтому вы сможете общаться совершенно свободно…

«Ну, уж этому-то точно никто не поверит!» — подумал я и попросил Сэймона написать фамилию Химэдзи иероглифами, чтобы и Николаю, и начальству в Москве было ясно, что я не придумал ее.

Быстро начертив пару иероглифов на салфетке, Сэймон небрежно протянул ее мне.

— Я завтра же сообщу все это своим высокопоставленным московским знакомым! — упавшим голосом произнес я, осторожно засовывая салфетку в бумажник и стараясь ее не помять.

— Да уж сделайте милость! — иронически улыбнулся Сэймон и выпил чашечку сакэ. После этого он поднялся из-за стола, отвесил преувеличенно-церемониальный поклон и молча удалился, не забыв, однако, прихватить тушу лосося…

«Хорошо все это или плохо? — лихорадочно соображал я, обдумывая предстоящий доклад Николаю. — Это провал или, наоборот, огромный успех? Ведь разведке порой бывает так трудно отличить одно от другого…»

— Кажется, дело приобретает серьезный оборот, — задумчиво произнес Николай. — Похоже, в игру включился сам X. Наверное, ему тоже нужен канал прямой связи с Москвой без всякой огласки, обеспечить который может только КГБ. Ну а если все это завершится скандалом с участием нашего Министерства иностранных дел, которое будет возмущено нашим вторжением в его функции, тебе придется не мешкая садиться в автомобиль и мчать в аэропорт Нарита, там наши товарищи отправят тебя без билета очередным рейсом в Москву. Вещи мы тебе вышлем потом Ведь век разведчика краток, как у мотылька: обжег крылышки — и нет его!

И Николай заливисто рассмеялся, внимательно наблюдая за моей реакцией. Он смотрел на меня с чувством высокомерного превосходства: ведь этот скандал никогда не коснулся бы его лично, всегда остававшегося в тени, и не помешал бы ему провести в Японии еще долгие годы…

Шифрованная телеграмма в Москву была тотчас отправлена, но Николай не дал мне прочитать ее текст. Учитывая то, что в любую минуту и в самом деле мог разразиться скандал, Николай велел мне на несколько дней полностью прекратить всякую шпионскую деятельность, чтобы не давать контрразведке повод для провокаций. С утра до вечера я сидел в тесной комнатке токийского отделения ТАСС и, изнывая от скуки, писал такие же безликие и уклончивые заметки о буржуазной японской жизни, какими были и все депеши разведки, отправлявшиеся дипломатической почтой в Москву.

Впрочем, через два дня меня все же вызвали в резидентуру, причем в главную, которая находилась в посольстве и где располагались кабинеты начальников. Николай ждал меня там, встретив холодной улыбкой.

Оказывается, сегодня о нашей игре с Сэймоном узнал советский посол, что было для КГБ крайне досадно, причем узнал не от нас, а от японцев, что было досадно вдвойне. Утром к нему неожиданно попросился на прием президент одной из крупных японских телекомпаний: считалось, что она представляет информацию об СССР в дружественном для нас духе. И хотя это было не так и московские репортажи ее корреспондентов ничем не отличались от тех, что поступали в Токио от остальных японских журналистов, телемагнат считался другом СССР, и наш посол был обязан с радушной улыбкой принимать его в комнате для гостей тотчас, как тот пожелает. Теле магнат поддерживал тайные контакты с ЦК КПСС, о чем всем было известно, как, впрочем, было известно о его связях с японской мафией.

По-хозяйски усевшись в кресло, он без обычных принятых здесь церемоний спросил, знает ли советский посол что-нибудь о Сэймоне…

Разумеется, этой фамилии он не слыхал, общаясь лишь с узким кругом высокопоставленных чиновников министерства иностранных дел, и потому сразу понял, что речь идет о разведке. Сославшись на слабую память, вынуждающую свериться с картотекой протокольной службы, посол вышел в соседнюю комнату, плотно прикрыл дверь и позвонил по внутреннему телефону резиденту КГБ, прося у него совета.

«Послу было отвечено, что Слон нам якобы неизвестен», — холодея от ужаса, читал я в телеграмме, спешно отправленной в Москву в те минуты, когда посол, недоуменно разводя руками, прощался с президентом телекомпании. Так КГБ воспользовался крошечным преимуществом во времени, успев отстучать свою телеграмму раньше той, которую посол, может быть, отправит в ЦК, представив действия КГБ совсем по-другому.