Линда Ховард - Незнакомка в зеркале

– Нет, сейчас ты совсем не здорова, и вот, пожалуйста, у тебя даже нет своего доктора.

– Это просто вирус. Пройдет сам собой. Единственная опасность – заполучить обезвоживание, но за этим я прослежу.

– Ну, заставить тебя обратиться к врачу я не могу, – вздохнула Диана. – Но еще раз звякну после работы, хорошо?

– Хорошо. И… спасибо.

Спасибо за заботу. Спасибо, что нашла время позвонить, поинтересоваться. Вдруг Лизетт осенило, что, кроме Дианы, в ее жизни нет никого, кто стал бы за нее переживать.

Как же так получилось? И когда? В детстве и в колледже у нее было полно друзей. Была семья, пусть немногочисленная, пока не умерли родители. Дядя в штате Вашингтон… кажется. Они годами не общались, так что он, возможно, переехал, черт, или даже умер. Имелись и еще какие-то родственники, которых Лизетт не видела с тех пор, как пошла в начальную школу. Вряд ли удастся вспомнить их имена, неизвестно, кто из кузин вышел замуж, неизвестно, где они живут. Следовало бы приложить больше усилий, чтобы поддерживать контакты, но и родственники могли бы постараться. Но раз они с самого начала не были близки, то теперь уж и ни к чему.

Лизетт исполнилось восемнадцать, когда погибли родители, так что дядя Тед и тетя Милли, приехавшие на похороны, очевидно, сочли ее вполне взрослой, потому что не предложили никакой помощи - кроме банального «позвони, если что-нибудь понадобится» - прежде чем улетели на самолете домой. Она осталась предоставленной самой себе. Закладную на дом оплатила за счет страховки жизни родителей, да еще и осталась значительная сумма вдобавок к фонду на обучение, так что финансовых трудностей не испытывала.

А вот эмоциональные – да. Так внезапно лишиться семьи… это был невыносимый шок. Весь последующий год Лизетт по большей части сидела дома, неохотно разговаривая с друзьями, но постепенно контакты сошли на нет. Она не хотела покидать единственное место на земле, где чувствовала себя в безопасности, не хотела общаться, не смеялась, хотя часами смотрела сериалы, отвлекавшие от действительности, и иногда с тоской вспоминала, какой была ее жизнь до того, как родители погибли в груде смятой стали и пластика.

В конце концов друзья перестали звонить. Медленно, но верно, Лизетт начала вытаскивать себя из пропасти. Маме и папе не понравилось бы, что дочка утонула в горе и перестала жить своей жизнью только потому, что они ушли навсегда. Они вместе с ней обсуждали разные колледжи, выбирали, куда ей пойти учиться, какая карьера ее интересует. В общем, в девятнадцать Лизетт начала потихоньку возвращаться во внешний мир и посылать туда сигналы в виде заявлений в колледжи. До аварии она очень хотела поступить в Южно-калифорнийский университет, чтобы оставаться поближе к родителям, а теперь это был самый практичный вариант, так как дом полностью оплачен. Вытащить себя из кокона оказалось нелегко, но она справилась. Пусть школьные друзья и исчезли, но как только Лизетт снова начала жить реальной жизнью, появились новые подруги и приятели уже в колледже. Забавно, как быстро они тоже отпали, очень редко, может, раз в год, присылали электронное письмо или рождественскую открытку.

От дяди Теда и тети Милли вообще ничего не приходило, и когда-то это сильно огорчало. Однако теперь Лизетт крайне редко о них вспоминала. А когда вспоминала, то не чувствовала ничего, кроме отвращения. Она не хотела иметь с ними ничего общего, с этими бессердечными уродами, бросившими осиротевшую восемнадцатилетнюю девушку на произвол судьбы, даже без еженедельных телефонных звонков, чтобы проверить, как она поживает. Черт с ними, с их детьми и прочими кузенами, чьих имен она даже не помнит. Закончив колледж, Лизетт продала отчий дом и переехала в другую часть страны, не удосужившись сообщить родственникам свой новый адрес.

Стало быть, круг замкнулся. Вся жизнь как на ладони, подробности, переживания, все важное и разные мелочи, типа пленки с кадрами в голове. Так почему же она забыла, когда начала работать на Беккера? И почему не помнит покупку этого дома? Это ведь ее дом. Она каждый месяц за него платит. Но… нет. Ничего.

Лизетт уставилась в потолок. Насколько велик пробел в памяти?

Дотошно начала все сначала. Ладно, первые два года жизни можно отбросить. Сколько людей помнят хоть что-то из младенчества? Чертовски мало. Если честно, встречался только один такой уникум…

Боль взорвалась в черепе, настолько ослепляющая, что заставила схватиться за голову и застонать. Следом нахлынула тошнота. Лизетт выскочила из кровати, споткнулась, помчалась в туалет и зависла над унитазом, кажется, на целую вечность. Самый тяжелый приступ, оставивший ее выжатой и обессиленной. Лизетт сидела на холодном полу в ванной комнате, от слабости слезы текли по щекам.

Она ненавидела слабость.

Но… черт, не вызван ли этот припадок какими-то неуловимыми воспоминаниями, которые стучатся в дверь сознания, пытаясь прорваться к рассудку? Может, поэтому она не завела собственного врача на новом месте. Лизетт не стала насиловать память и припоминать последние мысли перед пароксизмом, опасаясь вызвать очередной припадок. Вместо этого постаралась сосредоточиться на другом, чтобы подобраться к проблеме не в лоб, а сбоку, как поступала в детстве, когда не удавалось добиться желаемого.

Бессильно откинулась головой на стену. Ладно, в любом случае, вероятно, лучше не отходить далеко от унитаза.

Итак, какие самые ранние воспоминания в жизни?

Может, когда ей было три. Вспомнилось великолепное розовое с белым платье с пышными кокетливыми юбками, которое надела на Пасху, и даже фотография с мамой – Лизетт в этом наряде, тянется ладошками вверх, мама держит ее за руки. Вспомнилось, как любовалась платьем и колышущейся юбочкой при каждом шаге вприпрыжку. Тогда она часто бегала и прыгала.

Ладно, с этим возрастом все ясно. Как насчет четырех лет?

Детский сад. Или, может, подготовительный класс. Неважно. Она сидит на маленьком стульчике за небольшим круглым столом рядом с девочкой, у которой густые рыжие локоны, и мальчиком по имени Чад, которого Лизетт ненавидела, потому что тот смахивал сопли ладонью, а потом вытирал эту ладонь об ее платьице… по крайней мере до тех пор, пока Лизетт не треснула сопливца по носу. Наверняка там были другие дети, но она вспомнила только девочку с рыжими волосами и шмыгающего Чада, мелкого гаденыша.

В пять Лизетт научилась читать. Она сидела за кухонным столом и с гордостью водила пальцем по странице, озвучивая слово за словом, пока мама готовила ужин.

Шесть – первый класс, драка со старшей девочкой, которая сначала обозвала, а потом толкнула, в результате Лизетт ободрала колени. Но тут же вскочила, набросилась на обидчицу и вцепилась ей в волосы.