Теодор Гладков - Взрыв в Леонтьевском

Бесшумно, на малой скорости автомобиль приблизился к даче и остановился у крайних к строению сосен. Тихо спрыгнули на землю бойцы, размяли затекшие ноги.

— Гости уехали не так давно, — прошептал Манцев Мессингу, — значит, если они (кивнул в сторону дачи) и легли уже, то вряд ли все уснули… Соблюдать осторожность!

Действительно, в одном из окон мерцал неровный свет от керосиновой лампы.

— Окружаем по часовой стрелке, — приказал Манцев. — Станислав Адамович, вы отрезаете все отходы к лесу…

— Понял, — так же шепотом ответил Мессинг и повел в темноту свою группу бойцов.

Манцев был прав, предположив, что, по крайней мере, один из обитателей дачи еще бодрствовал. Более того, осторожный Глагзон, не исключавший, что кто-нибудь в поселке мог заметить приехавшую ночью пролетку, еще и выставил на чердаке наблюдателя — Захара-Хромого, страдавшего бессонницей, а потому вполне надежного. Захар был хромой, а не кривой, он заметил смутное движение вокруг дачи, мгновенно сообразил, что происходит, и кубарем скатился по лестнице вниз с негромким криком:

— Чека! Окружают!

— Тихо! — вскочивший с раскладушки Глагзон был ошарашен, но самообладания ни на миг не утратил. Пригнувшись, подскочил к окну и несколько раз подряд выпалил из маузера в предутреннюю тьму. В промежутках между выстрелами успел скомандовать: — Лампы на пол! Все к бою!

Прогремевшие с дачи выстрелы означали, что внезапным налетом анархистов уже не взять. И то хорошо, что уйти им теперь отсюда никак не удастся, все блокировано. Чертыхнувшись, Манцев подозвал старшего из братьев Фридманов. Приказал:

— Возьмите двух бойцов, постарайтесь подойти к дому и сорвать дверь веранды.

Фридман с товарищами выполнить приказ не сумели. Как только они попытались пересечь открытое пространство, отделявшее дачу от дороги, их прицельно и весьма плотно обстреляли. Били из карабинов, не жалея патронов, дали длинную очередь из ручного пулемета.

К Манцеву подошел вернувшийся после того, как расставил цепь бойцов в лесу за дачей, Мессинг:

— Что будем делать, Василий Николаевич? С тыла подойти никак не возможно, там на первом этаже три окна, и в мансарде два. Простреливается каждый аршин.

Задумался Манцев, принял решение:

— Попробуем воззвать к благоразумию. Чем черт не шутит… Откажутся сдаться, открывай интенсивный огонь, но только по тем окнам, откуда ведется прицельная стрельба. Не забывай, что в доме Вересков.

Манцев впервые назвал чекиста не псевдонимом, а настоящей фамилией, теперь расшифровать сотрудника было не только можно, но необходимо, чтобы свои же не убили в горячке боя.

— Моих уже предупредил, — вставил подошедший к руководителям Мартьянов. Манцев и ему отдал распоряжение:

— Если отклонят наше предложение, возобновляйте стрельбу, имитируйте штурм. Пусть выжгут как можно больше патронов, все равно не уйдут.

Укрывшись за могучим стволом столетней корабельной сосны, Манцев сложил ладони рупором и прокричал в сторону дачи:

— Внимание, внимание! Я заместитель председателя МЧК Манцев! Граждане анархисты! Вы окружены! Сопротивление бессмысленно! Предлагаю сдаться без кровопролития! В этом случае гарантирую жизнь!

Скрипя зубами и матюкаясь, Глагзон выпустил из окна на голос длинную очередь из пулемета. На голову Манцева посыпались щепки. Он отступил назад, присел на корточки, извлек из кармана свой кольт и со вздохом произнес:

— Что ж, будем считать, что мирные переговоры не состоялись…

Верно поняв его слова, как команду приступить к активным действиям, крикнул Мартьянов:

— По окнам, мезонину и веранде огонь!

…Бой шел уже третий час. И все это время анархисты сохраняли контроль над подступами к даче, не позволяя, как им казалось, атакующим бойцам приблизиться для решающего броска. На самом деле Манцев и не форсировал события, он не хотел в канун праздника рисковать жизнями чекистов и чоновцев. Полагал, рано или поздно, когда у осажденных подойдут к концу боеприпасы, они попытаются вырваться с дачи.

Вересков и Хромой занимали позицию в мансарде. Захар, махновец-боевик, переброшенный в Москву вместе с Соболевым и Ковалевичем прямо из штаба батьки, чувствовал себя в бою как в родной стихии. Как у всех террористов, психика его была деформирована: сам смерти не боялся, и чужие жизни ни в грош не ставил. Пристроившись у окна, он с каким-то счастливым упоением, почти безостановочно стрелял из короткоствольного австрийского «манлихера», напевая в такт стрельбе под нос гуляйпольскую частушку: «Мы же их порежем, мы же их побьем, последних комиссаров в плен мы заберем… Ура, ура, ура! Пойдем мы на врага, за матушку Галину, за батьку за Махна!»

Вересков, как военный человек, прекрасно уловил замысел Манцева и палил вовсю в белый свет, как в копеечку. Увлеченный, не сразу заметил, что Хромой некоторое время уже не стреляет… А когда заметил — столкнулся, как ударило, с ненавидящим взглядом анархиста: тот обо всем догадался!

— Гад! — прорычал яростно махновец. — Мимо бьешь! Свои, значит!

Рванул от окна ствол, судорожно заплясал в руках «манлихер»…

Отпрянув на спину, вскинул свою драгунку и Сергей. Два выстрела слились в один. Выронив винтовку, завалился набок убитый наповал Захар Хромой. Бился на полу, царапая пол ногтями, с пробитой грудью Сергей Вересков. Когда просветлело чуть в глазах, оторвал с трудом полу рубашки, кое-как заткнул пульсирующую кровью рану. Ползком, ребрами пересчитывая ступеньки крутой лестницы, спустился на первый этаж.

В центре комнаты на полу лежали на спине убитые уже Хорьков и Таня. У окон оставались только двое, Глагзон и Азов, оба уже раненные, перепачканные кровью.

— Ты чего? — краем глаза завидев Сергея, крикнул Глагзон.

— Хромой убит, я ранен! — стараясь перекричать выстрелы и рвущую боль, прохрипел Сергей.

— Давай к тому окну!

Все так же ползком Сергей подтянулся к подоконнику, занял позицию, с которой до него вел огонь Хорьков. Подобрал карабин, собрав последние силы и волю, начал стрелять, как стрелял и раньше — поверх голов. Уже рассветало и за деревьями вполне можно было различать фигуры чоновцев. Каждый выстрел отнимал силы, в глазах плыли радужные пятна, Сергей физически ощущал, как из пальцев истекает жизнь…

С трудом расстреляв обойму, перезарядил винтовку. Обернулся в сторону Азова и Глагзона, попытался направить ствол в их сторону и — беспомощно опустил. Не мог выстрелить в спины…

И вдруг наступила тишина. Гулкая, звенящая и — грозная. Сергей снова с невольным стоном обернулся, неужто он остался живой один? Азов точно был мертв. Но Глагзон жив. Приподнявшись над подоконником, кричал срывающимся, хриплым голосом: