Тина Шамрай - Заговор обезьян

— Набавь, хозяин! Шестьсот будет в самый раз, — допил вино работник. — А ты знаешь, вкусное… Тут, понимаешь, какое дело, в Москву мне возвращаться поздно, но если ты разрешишь переночевать здесь, в магазине, то мы с тобой квиты, и ты мне ничего не должен.

— Ну, ты даёшь! Как это я тебя на ночь в магазине оставлю?

— А чего ты опасаешься? Спать ты не будешь, займёшься подсчётами, а я здесь на диванчике… И никому не помешаю, если только мышкам, они у тебя под стеллажами бегают. Ну что, идёт?

— Хрен с тобою! Значит, я тебе ничего не должен? Но токо до утра! А это… паспорт у тебя есть? Может, ты никакой и не Гена…

— Паспорт? А что же ты раньше не спрашивал документы?

— Ну… но токо до утра! И подыму рано, — хмурился парень.

— Как скажешь, хозяин! Мне бы только душ принять.

— А ты что ж, раздевшись, спать собираешься? Ну, ты это… Тут же не гостиница, и простыней у меня нет… Ну, ладно, сегодня я добрый! Мойся! Токо там, в душе, ещё не доделано…

В душевой действительно стояли какие-то ведра, кафель был в ржавых разводах, а на цементный пол разбросаны какие-то осколки… И, раздевшись, беглец подставил себя под тонкую струю воды. Вода была еле теплой, но он с наслаждением стал тереть себя найденным на трубе кусочком жёлтого мыла. И настолько углубился в это занятие, что не сразу расслышал шум в магазине. Но когда голоса пробились через тонкую дверь, замер: добрый хозяин позвонил в милицию? Но, прислушавшись, уловил только визгливый женский голос и нападающий баритон Чука. И только он успел натянуть одежду, как дверь распахнулась, и на пороге возникла женщина в джинсах и свитере с высоким воротом. И потому её маленькая белая головка выглядела пробкой в синем флаконе. Женщина спокойно и беззастенчиво рассматривала незнакомца и вдруг, сморщив злое скуластое лицо, выкрикнула:

— Это кто такой?! Кто, я спрашиваю, моется тут, а?! Тебе уже мало одному баб трахать, ты напарника привёл! Групповуху устраиваете? Так я и знала! Ты же развратник конченный! Где эти проститутки прячутся, а?

— Ты, блин, на всю голову больная! Какие проститутки? Ты сама, блядь, проститутка…

— Это я-то? Ах, ты… Таскаешься с кем ни попадя…

— А кто погром устроил!.. Ты хоть знаешь, скоко… Да я тебя, сучку, разорю!

— Потаскун, пришёл на готовое в брезентовых штанах из своего Гадюкино, а теперь мне же и угрожаешь?

— Это ты гадюка подколодная! Давно сама москвичкой стала?

— Прекратите. Немедленно прекратите. Замолчите. Оба, — приказал незнакомец. И удивился тихим голосом: — Как же вы живёте вместе, если такими словами разговариваете?

— Так и я говорю, с ней жить невозможно! Нет, Ген, ты видишь, она же… это… ненормальная! Несет, су… всякую хренотень. Она же кого угодно затравит! — стал жаловаться большой, выше женщины на две головы, Чук. Но, повернувшись к жене, тем же визгливым голосом продолжил: — Ты чего это, змеюка, людей оскорбляешь, а? Это знакомый мой, поняла? Как узнал, чего ты здесь натворила, так пришёл, давай, говорит, помогу. И помог! А ты сама на мужиков бросаешься! Пошла отсюда, пошла! Дай человеку одеться.

«Нет, а что он делает в моём магазине?» — уже за дверью спросила женщина. — «Срач за тобой убирает, вот что делает, и не в твоём магазине, а в нашем… Кстати, Генке это… заплатить надо. Давай деньги! И мне за моральный ущерб причитается…»

Когда беглец настороженно — как там эти двое? — вышел из душа, то не поверил своим ушам: из-за стеллажей слышалась не ругань, но приглушённое женское воркованье и извиняющийся мужской смех… Надо же, какой перепад чувств, удивился он, закрывая за собой дверь в бытовке. Ну, слава богу! А то, не ровен час, мог бы стать свидетелем смертоубийства на почве неконтролируемой ярости. Хотя эта пара и сама не знает, что с ними будет через пять минут. Уйти от греха подальше, упёрся взгляд в решётку на окне. Решётки открывались просто, один из болтов так и вовсе валялся на подоконнике, и вынуть второй не составит труда. Тогда зачем торопиться, он сначала переоденется. И, натянув водолазку и вельветовые брюки, снова прислушался: за дверью было тихо.

И он, товарищ мирный, ему только пристроить выстиранные носки — новые унесли вместе с сумкой. На батарею класть не стоит — холодная, и до утра не высохнут, да и на стуле тоже… А если приложить к животу? И, подняв водолазку, он налепил мокрые тряпочки на теплый живот — голь на выдумки хитра! И, аккуратно натянув свитерок, застегнул пиджак. И спешить не будет, и уйдет утром, а то в мокрых носках — бррр!

Не успел он обиходить себя, как на пороге появился Чук. С невидящими глазами он прошёл к столу, вылил в стакан остатки вина и на ходу сытым голосом распорядился:

— Ты это… спи себе до утра, не шастай… Я это… закрою дверь на ключ, ну, от греха подальше… А мы считать будем! — И, обернувшись на пороге, подмигнул. — Я ей покажу приход-расход и дебет с кредитом в придачу!

И правильно! Займитесь лучше подсчётами, выясните, кто кому и сколько должен. А отдавать долги можно всю ночь. «А ты, оказывается, злой, — уличил он сам себя. — Да! Злой, голодный и загнанный».

И, сняв с вешалки какой-то халат, расстелил его на продавленном диване — пожалуйста, простыня! Но чем прикрыть ноги? Так вот этим и прикроем, высмотрел он большую вязанную женскую кофту. А жилет с документами на всякий случай надо спрятать под диван, только бы утром не забыть. И, выключив свет, он со стоном опустился на продавленное ложе, и оно тотчас отозвалось уютным писком. Надо же! Кто-то совсем недавно собирался ходить по ночному Красногорску, вспомнились собственные горячечные планы. Теперь не хочется? Нет, не хочется, закрыл он глаза…

И пошёл куда-то длинным подземным переходом, по сторонам и над головой был мрамор, серый такой с прожилками, и позолоченная лепнина, и светильники в римском стиле — факелами, только свет от них был какой-то тусклый, и потому своды над головой казались сумрачными, низкими, давящими. Рядом были люди, много людей, но ни голоса, ни вскрика, ни смеха. Слышалось только непрерывное шуршание, что издавали подошвы тысяч ног, только этот скребущий в тишине звук. Куда он идет вместе с ними, зачем? Он спрашивал, никто не хотел отвечать. Но он не может идти, не зная куда и зачем! Не может! И, решившись, стал выбираться из этих бесконечных шеренг. Но люди давили со всех сторон и не давали ступить и шагу в сторону, и он без толку бился в эту пружинистую стенку, и чувствовал, если не выйдет из этих тесных рядов — задохнётся! Но, когда был готов взбунтоваться и выкрикнуть: «Да пропустите же!», все вокруг всколыхнулись, заволновались, и тысячи глоток разом длинно выдохнули: аааххх! И в этом звуке было не то предвкушение восторга, не то сам восторг.

Он ещё растерянно крутил головой, что это они, как впереди забрезжил свет, и люди стали расступаться и вжиматься в стены. И стало видно, как вал за валом из глубины подземелья что-то быстро движется, и с радостным ожиданием его дёргали за руки, толкали в спину: что встал! А он, понимая: могут снести, растоптать, стереть, не двигался с места. «Уступи дорогу! Уступи, мешаешь!» — кричали ему со всех сторон и сами тенями растворялись в серых стенах.