Тина Шамрай - Заговор обезьян

Но и на старый Арбат не пойдёт, не будет рвать сердце, только завернет за угол и посмотрит дом с тыла. И посмотрел, и обнаружил: рядом с грузинским рестораном въезд на подземную стоянку, перегороженный лёгким шлагбаумом. Как он мог забыть об этом? Ну, конечно, эховцы ставят машины здесь, а не на улице! Он ещё стоял и прикидывал: а что, если пройти вот так, через стоянку? Но тут подъехала длинная машина и остановилась у въезда в туннель, и на её сигнал выскочил подобострастный мужчина в форменной жилетке. Он принял что-то из рук человека за рулем и резво кинулся к шлагбауму, и машина, как серебристая рыба, медленно въехала в туннель и тут же скрылась за поворотом. Нет, и здесь нельзя стоять, надо вернуться туда, к центральному входу. Он немного прогуляется, посмотрит на людей, себя покажет. Или ему покажут.

И медленно двинулся вдоль улицы, стараясь держаться края тротуара, искоса сканируя прохожих, как вдруг зацепило картинкой в витрине, и он притормозил, и всмотрелся. Всмотрелся и замер, и задохнулся: за стеклом была Лина! Ее распахнутые глаза, её приоткрытый сиреневый рот, её нежная шея! Вот и встретились. Теперь не надо передавать как через третьи руки: ((Скажите ей, не надо плакать, скажите ей, всё будет класс…» Теперь он и сам скажет: «Ну, здравствуй!» Лина не ответила, смотрела прямо в глаза и не видела, была занята делом, её тонкие пальчики что-то там держали/предлагали, какой-то флакон… Он, не отрываясь от дорогого лица, придвинулся к стеклу и разочаровано выдохнул: не она! Она бы ответила. Но чьё это отражение рядом? Пришибленное, сгорбленное, унылое… Вот таких никогда и не узнают! И пришлось оторваться, отступить, сделать несколько шагов в сторону. Но, не сдержавшись, обернулся: женщина на постере удивленно подняла красивые брови.

Нет, он больше не будет прохаживаться, и встанет под каштаном напротив входа, у него и газета есть, почитает. Но в Толиных очках читать было невозможно, а снимать нельзя. Но сколько придётся здесь мыкаться, он уже наверняка привлёк чьё-то внимание. На уличные камеры наплевать — это ерунда, только каждый второй на этой улице — сотрудник службы охраны, а сколько топтунов смежного ведомства. Они привычно косят под туристов, под уборщиков и под кого там ещё? Вот этот улыбчивый товарищ ещё издали показывает: «Есть закурить?» И надо развести руками: нету! А спина похолодела: сейчас подойдут сзади и дадут прикурить ему. Нельзя стоять на месте, нельзя. Но и отойти нельзя. А что, если он уже упустил человека? Нет, нет, не мог он пропустить такого приметного, колоритного, такого арбатского. Почему не мог? Очень даже мог, не надо было перемещаться за угол…

И когда нетерпение достигло запредельных градусов, что-то знакомое неожиданно появилось в компании других людей, чьи полузабытые теперь лица он когда-то так часто видел. Но тот, кого он так ждал, был почему-то не рыжим, а совершенно седым. Белыми были и волосы, и усы, и бородка клинышком, будто совсем другой человек. А вдруг, и в самом деле, другой? Да нет, тот же, тот! Такой же лохматый, с лицом проповедника — главный по «Эху» Венедикт Первый!

И вот трое, попрощавшись, пошли дальше, а двое других: большой с седым ёжиком и невысокий, лохматый, в красной клетчатой рубашке, направились к белой машине, что стояла у тротуара, в небольшом кармане. Сейчас журналист откроет дверцу, скроется там и уедет. Уедет!

Он стремглав бросился к машине, но тут на тротуар выплыла чёрная «ауди» и перегородила дорогу. А машина с журналистом уже медленно выруливала на мостовую, сейчас она вольётся в поток — и всё! Он успел выкрикнуть: «Подождите!», и Венедиктов недовольно повернул голову и тут же бросил человеку за рулем: «Езжай! А то какой-то сумасшедший рвётся поговорить!» И тогда он рванул из последних сил, и достал, и стукнул по стеклу: «Стойте!»

— Мы знакомы? Кто вы? Излагайте быстрее!

— Я… тот, кого ищут, — выдохнул беглец.

— У нас тысячи людей, знаете ли, находятся в розыске, — нетерпеливо перебил журналист. Но что-то заставило его всмотреться, и через секунду растеряно выкрикнуть: «Серёга, стой! Сдай назад! Ничего не спрашивай! А вы садитесь в машину! Быстро, быстро!» И эту команду беглец рад был выполнить, как никакую другую.

Когда он втиснулся в салон, с передних сидений на него настороженно, узнавая и не узнавая, уставились две очень разные физиономии. Человек с седым ежиком на голове, что был за рулем, никак не мог понять, зачем нужно было подсаживать в его машину этого… Постой, постой! А беглец, не обращая внимания на взгляды — это даже хорошо, пусть рассматривают! — лихорадочно выдёргивал из рюкзачка паспорт, свой паспорт, но, прежде чем подать его в чужие руки, достал очёчник и, переменив очки, снял каскетку: а теперь узнаете? Бородатый растеряно раскрыл документ, но тот, второй, выхватил и, едва взглянув, присвистнул: ёпаньки!

— Не может быть! — расхохотался он и тут же привычно представился: Доренко, Сергей Доренко!

— Откуда вы? Откуда здесь, в Москве? — сверкал очками Венедикт Первый.

— Слушайте! Я пишу роман, один из персонажей — это вы… Оху… упоительный роман, скажу вам, должен получиться! А какой сюжетный поворот вы мне сейчас подарили! — веселился Доренко.

— О своём литературном творчестве расскажешь потом! А сейчас выходим и дуем наверх! И быстро, очень быстро! Сергей, ты прикрываешь человека, первый иду я!

Охрану миновали влёт. Венедиктов, вплотную подойдя к окошку охраны, предупредил: «Со мной!» и что-то там шутливое сказал охраннику, и тот благодушно рассмеялся в ответ. И у беглеца отлегло от сердца: вот теперь — всё! В лифте его близко рассматривали, крутили головами, подбадривающе улыбались. Доренко, от которого исходил сложный аромат дезодоранта и табака, радостно скалясь, играя круглыми глазами, состроил рожицы и, ощупав рукав пиджака, хохотнул: «Это там такие выдают? Классный клифт, классный! Я такой тоже хочу».

А беглец, поглаживая усы, прикрывал лицо: прямо передним был глазок камеры. И всё не мог дождаться, когда лифт, наконец, доедет до нужного этажа. У него там внутри всё поднялось, только не от волнения — от скоростного подъёма. На четырнадцатом этаже, у самого входа в радиостанцию, с ними столкнулся некто большой и лысый, и у стеклянной двери сразу образовалась заминка. И как только большой человек заговорил, по хорошо поставленному голосу, по отменной дикции беглец определил — Ганапольский!

— Веня, ты не забыл, у тебя встреча? Её что, отменили?

— Отменили, отменили, Мотя! Быстро в кабинет!

— А что так? Встреча ведь на таком уровне…

— Какая на хрен встреча! Сейчас тебе будет встреча!

И пока главный редактор давал какие-то указания охраннику, Ганапольский не унимался: