Михель Гавен - Три дня в Сирии

«Всякой всячиной» хозяйка дома именовала разнообразные орудия крестьянского труда. Джин разглядела их, когда дверь в комнату открылась и в небольшие узкие сени, похожие на террасу, проник огонь очага. Такие приспособления она видела только на картинках в учебниках истории — соха с железным сошником, мотыга, бревнообразная борона, серп, о который она чуть не покалечилась. Ничего подобного уже давно не встречалось у фермеров Соединенных Штатов и в Европе — там труд был не только механизирован, но и компьютеризирован. Один-два человека могли без труда обрабатывать большие территории, вообще не выходя из дома. Здесь, в Сирии, все еще оставался традиционный ручной уклад, малопроизводительный и порой непосильный для человека.

— Меня Абия зовут. Я же и не назвала свое имя. Уж не знаю, говорила ли Снежана, — представилась хозяйка.

— Говорила. Меня зовут Зоя, — кивнула Джин.

Она решила назваться именем, которое нравилось ей с детства. Так звали одну из школьных подруг ее матери в Петербурге, и она частенько о ней вспоминала.

— Зоя Красовская.

Фамилию она тоже выбрала заранее. Имя будет напоминать ей о матери, а фамилия — об Алексе. Ведь если бы Джин не пришлось сейчас отправиться сюда, в Сирию, она могла с радостью присоединить его фамилию к своей, с несомненного согласия Красовского. Как еще понимать его обещание хранить ключ от дома на полке под почтовым ящиком, как не предложение остаться вместе навсегда, предложение руки и сердца. Взяв фамилию Алекса, Джин только подтвердит, что принимает его предложение, хотя сам Алекс об этом пока ничего не знает.

— Отец, вот Зоя пришла. О ней нам с тобой Снежана говорила, слышишь? Зоя побудет у нас до завтра, а потом Снежана за ней приедет, — сказала Абия, войдя в комнату и подойдя к очагу.

— Здравствуйте, — поздоровалась Джин.

Комната в доме была одна. В ней спали, ели, отдыхали все члены семьи. Сирийские дома вообще небольшие, Джин знала это и раньше. Феллахи экономят каждый клочок земли, чтобы меньше занимать под постройки, а получить как можно больше урожая на продажу. Эту комнату даже можно назвать тесной. В ней было душно и сыро, несмотря на огонь, горящий в очаге, сложенном из камней на глинобитном полу. Вокруг очага на цветных тюфяках сидел глава семьи, уже пожилой сириец в полосатой рубахе кунбаз и суживающихся ниже колен темных хлопчатобумажных штанах. Голову его покрывал традиционный для местных жителей клетчатый платок, перехваченный темным шерстяным жгутом. Лицо мужчины, загорелое до черноты, было испещрено множеством морщин, как будто лист темной бумаги, который кто-то намеренно долго мял. Больше всего Джин поразили его руки, держащие глиняную чашку с зеленым чаем. Таких натруженных, покрытых ссадинами и мозолями рук Джин не приходилось видеть давно, разве что в отдаленных деревнях Афганистана и Ирака, где люди также жили тяжелым физическим трудом.

— Милости просим. Да благословит Аллах!

Увидев Джин, мужчина привстал, чуть заметно поклонился и поставив чашку, сделал широкий жест рукой, приглашая к очагу:

— Присаживайтесь с нами. Ахмет аль-Хусейн. Угощайтесь, чем Аллах милостив, — предложил он.

— Да, присаживайтесь, присаживайтесь, — торопливо подтвердила Абия, пододвигая Джин полосатый тюфяк. — Подвиньтесь! — нетерпеливо прикрикнула женщина на детей.

Вокруг очага кроме отца сидели еще три мальчика. Разница между ними составляла год, не больше. Все они были очень похожи между собой — в одинаковых полосатых рубашках, штанах, босые. Реагируя на окрик матери, они теснее прижались друг к дружке, боязливо поглядывая на незнакомку. За их спинами на тюфяке под окном лежала девочка, укрытая пестрым лоскутным одеялом. Она тихо всхлипывала.

— Спасибо, — произнесла молодая женщина.

Джин присела к огню. Прямо на нее с двух больших портретов над очагом смотрели великий правитель Хафез Асад и его сын Башар, нынешний глава Сирии. Джин даже как-то стало не по себе под их суровыми, вопрошающими взглядами. Почему-то вспомнились призывы северокорейского диктора по одной из программ, которую ей пришлось посмотреть на базе в Ираке. Там строгая женщина в национальной корейской одежде истошно взывала, сидя за гладким, совершенно чистым столом, на котором не лежало ни одной бумажки: «Помни, великий Ким повсюду следит за тобой. Береги великого Кима. Он наш отец и благодетель!» Еще вспомнился плакат времен Гражданской войны в России, который в Сети ей показывала мама: «Ты записался добровольцем?» Ужасный бескомпромиссный красногвардеец на нем, тыкающий пальцем в каждого встречного. «Как хорошо, что у американских президентов никогда не было таких лиц», — мелькнула мысль, но Джин тут же одернула себя. Надо следить и за мыслями тоже, не только за словами. Так и выдать себя недолго.

— У нас только бобы печеные сегодня, вот, попробуйте. Больше ничего не могу предложить, — Абия протянула ей глиняную миску с угощением, словно извиняясь. — За урожай мало выручили на рынке, на многое не хватает денег, мясо купить — для нас редкость, только по праздникам можем себе его позволить. Тут вот на Исму потратились, — показала она на больную девочку. — Возили в город к доктору, за прием заплатили, платить-то ведь заранее надо, иначе и в кабинет не пустят, да уж под самый вечер приняли нас… Никакой помощи толком не оказали, торопились домой. Хирурга у них не оказалось. Сказали, приезжайте завтра с утра. На что поедешь-то? — она растерянно пожала плечами. — Если мы еще раз к тому доктору поедем, то уж совсем нам есть не на что будет. Голодать станем. Только если Снежана каких денег пришлет, на нее вся надежда, — женщина горько вздохнула.

— Чего ты, мать, все жалобишься. Выкрутимся. Поправится Исма. Я займу, я же тебе сказал. Вот у брата своего двоюродного Омара займу, он обещал! — недовольно прикрикнул на нее муж.

— Так Омар твой с процентами сдерет потом, как будто я его не знаю. Век с ним не расплатишься. Не первый же раз! Одним словом, родственничек. Девочка мается, не ест, не пьет, болит у нее сильно, горячая вся. Вытошнило два раза. Внутри уж сутки ни кусочка нет, а все тошнит и рвет, — Абия махнула рукой.

— Я есть не буду, вы сами ешьте. Я совсем не голодная, спасибо. Вам пригодится, — Джин вежливо отказалась от порции бобов.

— Нет уж, так не пойдет. Не положено так в моем доме. Пришел гость — надо его потчевать, а то люди скажут, что Ахмет жадный, — нахмурился Ахмет и снова поставил перед ней миску.

— Я же не в гости пришла. Я и так за доброту и за кров вам благодарна. Да и людям, наверное, знать не надо о моем присутствии, — мягко возразила Джин.

— Дело ваше, — Ахмет пожал плечами. — Вот, хоть чаю попейте, не обижайте меня, — он придвинул Джин кружку с чаем, отдававшим ароматом яблочного листа.