Михель Гавен - «Роза» Исфахана

Ну уж нет! Джин очень надеялась, что «Роза Исфахана» уже сегодня днем окажется в руках американцев. И тогда не только Запад, но и весь мир обо всем узнает! А Тегеран больше всего боится именно огласки. Боится, что о его планах и ядерных разработках миру станет известно раньше, чем он добьется в них успеха. Огласка ведь может вызвать не только еще большее ужесточение санкций со стороны ООН, что запросто приведет Иран к экономическому краху, но и предоставить повод для военного вторжения на его территорию другой, более мощной на сегодняшний день державы. А итогом войны станет окончательный крах тегеранского режима, как бы муллы ни бравировали своей хорошо обученной армией.

Итак, они боятся огласки, потому что боятся войны. Значит, заставить иранцев изменить свои планы можно только открытой угрозой их существованию. Ведь нигде в мире, ни в одной другой стране иранцев, по сути, не ждут, никому они со своими исламистскими поучениями не нужны. А напугать их можно сообщением, что западные страны уже располагают сведениями и неопровержимыми доказательствами налаженного производства полония в их стране. И что если Тегеран не позаботится о спасении своих граждан, пострадавших при взрыве секретной лаборатории, этим сведениям будет дан ход. Но кто сообщит им об этом? Сама Джин? Однако такой её шаг будет равносилен самоубийству. Если Джин раскроет себя, её арестуют и заключат в тюрьму, и тогда она сорвет задание. А кроме того, потянет за собой группу мастера Тарани, с таким трудом внедренную на территорию Ирана. Участников группы тоже арестуют и казнят, возможно, даже быстрее, чем саму Джин. Ведь за нее, как за председателя миссии Красного Креста в Иране, еще вступится мировое сообщество и горой встанут Соединенные Штаты. Хотя дома, конечно, по головке не погладят. Но кто поможет мастеру Тарани и тому человеку, который сейчас, рискуя жизнью, несет полоний через границу? Никто. Значит, они все погибнут, и их смерти приплюсуются к сорока смертям обреченных облученных…

Нет, пойти ва-банк и разоблачить себя она не может: это обойдется слишком дорого для всех, а толку выйдет мало. Надо действовать другим способом. Например, по дипломатическим каналам. Без лишнего шума и суеты. Когда полоний будет доставлен в Ирак, госдепартамент должен дать знать Тегерану, что если тем не будут приняты меры по оказанию помощи пострадавшим людям, Штаты инициируют публичное расследование. Да, если пригрозить Тегерану публичностью расследования, он наверняка пойдет на уступки. Ведь иначе его союзники вынуждены будут отступиться от него: ни Россия, ни Китай не захотят, чтобы в официальном коммюнике ООН было упомянуто о их пособничестве Ирану в распространении ядерного оружия. Для стран, претендующих на лидерство в мировом сообществе, подобные пятна на репутации недопустимы. Итак, пришла к выводу Джин, нужно действовать через госдеп, то есть, проще говоря, через ЦРУ и Дэвида. Надо только дождаться известия, что полоний благополучно доставлен в Ирак. Иначе все её размышления — только блеф. Вокруг иранской ядерной программы скрестилось уже столько интересов и сломано уже столько копий, что каждое публичное заявление должно быть подкреплено досконально проверенной документацией.

Лежавший рядом с подушкой мобильник ожил, взметнув с дисплея всполохи желто-красных переливов и напомнив прозвучавшей мелодией о фильме Копполы и атаке железных «валькирий», совершенной почти полвека назад на вьетнамскую укрепленную точку. Джин взяла телефон здоровой рукой, взглянула на дисплей. Узнала номер доктора Нассири, и сердце сжалось от недоброго предчувствия.

— Слушаю вас, Сухраб, — сказала, нажав кнопку разговора.

— Аматула, гемодиализный аппарат не работает! — голос Нассири возбужденно дребезжал. — Не работает, понимаете?!

— Почему не работает? — Джин старалась отвечать по возможности спокойно. — Сухраб, возьмите себя в руки и проверьте еще раз.

— Я проверял аппарат сразу по его доставке, и он был исправен! — не снижал тона Нассири. — Кто-то вывел его из строя, пока я навещал вас! Но кто — понятия не имею. Здесь вообще происходит что-то странное, просто заговор молчания какой-то. Шахриара нигде не видно, зато всюду шастают незнакомые мне люди из известной нам с вами организации! Они совершают обход палат совместно с деятелями, прибывшими из Тегерана, и делают больным какие-то инъекции! На мой вопрос, что за препарат они им вводят, никто мне не ответил!

— Инъекции?! — От страшной догадки у Джин на мгновение перехватило дыхание, но она тут же уверенно произнесла: — Сухраб, они решили умертвить больных, не дожидаясь, пока те умрут сами, чтобы замести следы. Немедленно несите Али в машину, пусть его мать вам поможет, и везите сюда, в миссию. — Она говорила четко, размеренно, почти по-военному, и на миг ей даже показалось, что вместо нее говорит кто-то другой — чужой, холодный и рассудительный человек. — Я сейчас же прикажу Марьям приготовить для Али отдельную палату с аппаратом гемодиализа, и мы проведем ему процедуру сразу, как только вы прибудете. Остальным больным мы, боюсь, уже ничем не сможем помочь. Решайтесь, Сухраб! У вас есть шанс спасти хотя бы одного.

Нассири молчал: видимо, собирался с духом и мыслями. Джин прекрасно понимала его состояние и не торопила с ответом. Как ни крути, а самовольная транспортировка Али Агдаши из госпиталя в миссию Красного Креста означала для доктора открытое выступление против тегеранского режима. Фактически объявление войны, и в этой войне он рисковал не только своей жизнью, но и жизнями родных.

— Где сейчас ваша семья, Сухраб? — резко спросила Джин.

— В Тегеране, — ответил он глухо. — Супруга, сын с женой и двое внуков. Младшему всего полгода…

— Немедленно позвоните им и велите в срочном порядке покинуть дом! Пусть едут в посольство Франции. Я окажу содействие: сейчас же свяжусь со своим руководством, так что ваших родственников в посольстве примут, не сомневайтесь. И обеспечат им полную безопасность. А сами берите Али с Самаз и приезжайте сюда, здесь вас тоже никто не посмеет тронуть. Только вот обратного возвращения в больницу я вам, Сухраб, пообещать не могу.

— А укрытие в посольстве Франции действительно возможно? — уточнил доктор.

— Да, Сухраб. Я не привыкла бросать слова на ветер, и вы это знаете, — твердо ответила Джин. — Решайтесь.

— Хорошо, — ответил он после секундного замешательства. — Сейчас приедем. Если нам удастся вырваться, конечно. Тут усилили охрану…

— Постарайтесь, Сухраб. А я начинаю звонить в Женеву.

— Я постараюсь, Аматула.

Из телефона понеслись короткие гудки. Джин отбросила одеяло, встала с кровати. Разлеживаться теперь некогда, надо действовать. Накинув халат, подошла к рабочему столу. От слабости шатало, тело сотрясал озноб, снова разыгралась головная боль, но Джин старательно игнорировала недомогание. Первым делом вызвала Марьям.