Жорж Сименон - Президент

В год, когда Президент получил портфель министра иностранных дел, ему как бы в наследство достался Эмиль. Впервые он увидел Эмиля, только что вернувшегося с военной службы, среди шоферов на Кэ-д’Орсе, куда тот попал благодаря рекомендации каких-то орлеанских помещиков. Эмиль так резко отличался от элегантных шоферов, работавших при министерстве, что Президент обратил на него внимание. Эмиль сразу же ему понравился.

Приручить его было нелегко, ибо, как только Эмиль чувствовал, что кто-то пытается это сделать, он замыкался в себе и застывал, лицо его становилось невыразительным и в то же время неуловимо вызывающим.

В тот раз кабинет министров продержался у власти три года, но, когда правительство было низвергнуто, Эмиль, опустив голову и смущенно теребя в руках фуражку, пробормотал, запинаясь:

— Вероятно, вы не захотите, чтобы я остался у вас?

Эмиль прослужил у него двадцать два года, повсюду следуя за ним преданно и верно, как собака за своим хозяином, и никогда не выражал желания обзавестись семьей. Вероятно, он не испытывал в этом ни малейшей потребности, но стоило какой-нибудь особе женского пола — худой или толстой, молодой или в летах — появиться в поле его зрения, как он, недолго думая, кидался на нее, как петух, без колебаний, и не усматривал в этом ничего особенного, как если бы подобные ухаживания тоже входили в круг его обязанностей.

Президент не раз, посмеиваясь про себя, наблюдал за Эмилем и считал, что во всем, что касается женщин, его шофер обнаруживает инстинкт браконьера, подстерегающего лесного зверя. При приближении новой жертвы Эмиль принимал безразличный вид. Только его маленькие черные глаза становились более задумчивыми, жесты более замедленными, и сам он делался молчаливее, чем обычно. Он сливался с окружающей обстановкой, как браконьер сливается с деревьями или скалами, и терпеливо ждал, час, день, неделю или дольше, но в подходящую минуту — инстинкт никогда его не обманывал — он стремительно нападал.

Мари, конечно, побывала в его объятиях в первую же неделю, если не в первую же ночь, и если бы Президент узнал, что и Миллеран время от времени, пассивно, но не без удовольствия, принимает знаки внимания со стороны единственного полноценного мужчины в доме, то не удивился бы.

Однажды в Париже Президент стал свидетелем одной из таких безмолвных побед, относившихся скорее к области зоологии и, пожалуй, не лишенных некой безыскусной поэзии. Незадолго до этого там сменили прислугу, и в утро одного большого приема в здании министерства появилась молодая свежая девушка, только что из деревни и еще совсем «зеленая».

В огромных залах шли лихорадочные приготовления, и потому царил известный беспорядок. В одной из комнат, где делали уборку, Президент случайно около девяти утра присутствовал при встрече Эмиля с новой служанкой.

Он почувствовал в воздухе какую-то неуловимую напряженность. Если птицы, как утверждают некоторые, могут принимать волны, излучаемые другими птицами, Эмиль, очевидно, тоже обладал способностью излучения и восприятия, ибо, как только увидел спину девушки, сделал стойку, и темные его зрачки сузились.

Позднее, в то же утро, когда Президент выходил из своих апартаментов, где переодевался к приему, он заметил в коридоре выскользнувшего из бельевой и бесшумно закрывавшего за собой дверь Эмиля; раскрасневшийся, с довольным лицом, он наспех приводил в порядок свой костюм.

Взгляды мужчин встретились, и вдруг Эмиль еле заметно подмигнул, что означало: «Готово!»

Совсем как если бы какой-нибудь зверек попался в расставленные им силки…

Девушки не давали ему покоя и вечно приставали к нему, утверждая, что он отец их будущего ребенка. Порой в дело вмешивались родители этих девушек, иные из них обращались к Президенту, который до сих пор помнил стереотипную фразу:

«…я очень надеюсь, господин министр, что вы заставите этого мерзавца исправить причиненное им зло и жениться на моей дочери…»

На что Эмиль отвечал без тени смущения:

— Разве переженишься на всех бабах, с которыми словечком перекинулся!

Какие истории станет когда-нибудь рассказывать Эмиль тем, кто будет посещать Эберг? И что чувствовал он в глубине души к старику, у которого столько лет прослужил?

— Если вы не возражаете, я останусь на кухне и сварю себе кофе. Таким образом, в случае, если эти господа приедут…

Не Эмиль ли рылся в Сен-Симоне и других книгах?

Миллеран тоже была глубоко ему преданна, и его смерть выбьет ее из колеи гораздо больше, чем остальных. В сорок семь лет ей будет трудно подчиняться требованиям кого-то другого и привыкать к новому шефу. Согласится ли она на предложения издателей, которые, несомненно, попросят ее написать все, что ей известно о его личной жизни?

Эти глупцы и не подозревали, что у него никогда не было личной жизни и теперь, когда ему уже восемьдесят два года, по существу, его контакт с людьми — он не осмеливался употребить слово «дружба» или «любовь» — сводился к отношениям с теми несколькими лицами, которые жили с ним в Эберге.

Габриэла Митэн, родом из Ньевра, была когда-то замужем. Оставшись в сорок лет вдовой с ребенком на руках, она поступила к нему на службу и до сих пор каждый месяц ездила в гости к сыну в Вильев-Сен-Жорж. Сыну ее было уже сорок девять лет, он был женат, имел троих детей и работал метрдотелем в вагоне-ресторане на линии Париж — Вентимилья.

Габриэле исполнилось семьдесят два года. Может быть, и ее, но гораздо больше, чем ее хозяина, преследовала неотвязная мысль о смерти?

Что до Мари, то, по всей вероятности, со временем она еле вспомнит о годах, проведенных у «старика».

Кто знает, возможно, больше всего он запечатлеется в памяти мадам Бланш, хотя именно с ней чаще, чем с другими, он бывал резок, а подчас даже груб.

Если глубоко вдуматься, то людей, для которых он по-настоящему что-то значил, было лишь двое. Они находились на противоположных полюсах и, так сказать, являлись противовесом друг другу. Это были Ксавье Малат, преследовавший его своей многолетней неприязнью, столь же постоянной, как неразделенная любовь, и цеплявшийся за жизнь с единственной целью — не уйти из нее раньше его, и Эвелина, рыженькая девочка с улицы Сен-Луи, потерявшая его из виду на целых шестьдесят лет и теперь ежегодно присылавшая ему образочки с благословениями.

Его дочь, его зять и внук были не в счет, они никогда не играли никакой роли в его жизни и постепенно стали для него посторонними, совершенно чуждыми ему людьми.

Что же касается Шаламона…

Правда ли, что в эту самую минуту тот спешит на машине по дороге Париж — Гавр? Имело ли смысл ложиться спать, когда в любую минуту ему, возможно, снова придется вставать?