Вольфганг Шрайер - Неоконченный сценарий (журнальный вариант)

Хуан Кампано проснулся, протянул руку и обнаружил, что Педро рядом с ним нет. Сереет рассвет, он один. Педро не вернулся. Мальчишки будет не хватать, но так лучше: на войне детям не место…

Включил приемник. Сквозь атмосферные разряды едва слышится голос диктора. Сначала ничего серьезного. Передают местные новости, сообщения полиции о мелких кражах. Кто-то ищет место учителя, кто-то — повара. Но вдруг он услышал следующее: «Расследуется преступление, жертвой которого позавчера стал Ральф Вилан, начальник отдела информации североамериканской миссии помощи Гватемале. Теперь подозревается также мужчина, участвовавший в съемках в саду министра просвещения, о чем мы уже сообщали. Подозреваемый играл главную роль: герильеро Хуана Кампано, несколько лет назад безуспешно пытавшегося похитить Тони Толедо. Сцена снималась с разрешения Тони Толедо в документальном плане. Когда Толедо, кандидат на пост президента от ПР, появился перед теле- и кинокамерами, в саду рядом прозвучали выстрелы».

Кампано вспомнились недавние слова Педро. Выходит, это ему не приснилось… В главной роли! Поразительно! Он сражается с империалистами, а о нем снимают кино; и кто — люди из такой же империалистической державы… Он своего добился: народ знает о нем и помнит. Интересно, что за люди снимают фильм?..

Кампано открыл дневник. В последнее время писать стало трудно. Листок выглядит странно — какие-то каракули. И только вверху справа четкая, разборчивая дата. А вот что он занес в дневник 16 ноября: «Вчера, когда спустились сумерки, мы тронулись в путь. Следующий колодец был в четырех часах ходу, но, добравшись туда, мы увидели, что армия колодец засыпала… Там, где царит насилие, ему нужно объявлять войну. Любовь к людям возможна только как атака на поработителей».

«Куда же теперь? — читал он дальше. — Мы где-то между Тахумулька и Такана. Запасов хватит дня на три. Рана не закрывается. В последние дни все против нас. Но потребности мои сократились до предела. Что же важно? Только борьба! Борьба — это путь к достижимому!» Кампано нашел, что записи сделались грустными, более того, они повторялись. И это постоянная привязка к двум вулканам! Значит, они с Педро кружили на одном месте и к своим почти не приблизились. И вдруг с неожиданно острой болью в сердце он понял или скорее осознал, всем своим естеством ощутил, что для него борьба подходит к самому концу. Он, Кампано, умирает.

Вот, значит, как оно бывает… Кампано вспоминал, заставлял себя вспоминать. Как жил, когда жил по-настоящему, — как боец и революционер. Когда в последний раз стрелял, когда в последний раз держал военный совет, когда плавал и бегал по пляжу. Когда в последний раз спорил, ссорился, в последний раз любил — как давно это было. Нет, он ни о чем не жалеет. Мыслить и жить, сказать и сделать — эти понятия были для него неразрывны, у него хватило сил бороться за свои убеждения, он прожил жизнь не зря. Подобно Че, он будет продолжать жить в других, в сердцах всех тех, кто возлагал на него надежду и с кем он больше никогда не увидится; и отчасти в этом фильме, в книгах и статьях, рассказывающих о революции в Гватемале.

«17 декабря 1973 года», — с трудом написал Кампано печатными буквами. Пишет он в последний раз, так пусть будет удобочитаемо. «За нами протянулся след, след в будущее…» Ручка выпала из рук Кампано, он долго искал ее между камней, нашел и закончил — Кампано не только чувствовал, он знал, что другого случая не будет. «Будьте счастливы! Я умираю».

Кабинет советника посольства доктора Шмюкера произвел на Бернсдорфа впечатление своей солидностью. Хозяин величественно восседал в кресле с высокой спинкой, рядом с ним сидел атташе по делам культуры Хоппе.

— Где фрау Раух? — строго спросил советник Бернсдорфа.

— Пытается навести справки о судьбе арестованных, господин доктор.

— То есть она отправилась в полицию?

— А также в одну из редакции и в «Комитет родственников исчезнувших лиц». Нельзя оставаться безучастным, когда арестовывают твоих ни в чем не повинных сотрудников.

— Это опять вмешательство во внутренние дела страны! Вам и так инкриминируют «вмешательство в избирательную кампанию».

Явно нервничая, советник посольства обрезал кончик сигары, а Хоппе поспешно поднес огонь.

— Мы стараемся изо всех сил, чтобы хотя бы теперь, тридцать лет спустя после войны, восстановить в Центральной Америке добрую репутацию немцев, а вы в какие-то три-четыре дня пускаете все под откос, — на повышенных тонах, несколько даже задыхаясь от усердия, набросился на Бернсдорфа атташе.

— Будем надеяться: с фрау Раух ничего плохого не случится, — продолжал Хоппе. — От экстремистских групп можно ждать чего угодно: актов мести, к примеру. Предоставьте во всем разобраться здешним криминалистам! Директор департамента полиции — весьма достойный человек и способный работник.

— Рад услышать, что Понсе — директор департамента. А то мы было пришли к выводу, что гватемальская полиция — это он один, собственной персоной.

Доктор Шмюкер вскинулся:

— На что вы намекаете?

— Что вся эта акция — дело его рук.

— Вы не в своем уме!

— Она провалилась, но задумана-то она была в полиции!

Советник посольства положил сигару и наклонился к Бернсдорфу:

— Если все действительно так, как вы говорите, значит… значит, речь идет о деле высшей государственной важности! — проговорил он совсем тихо. И это еще одна причина, по которой вы должны как можно скорее покинуть Гватемалу!

— А если мы откажемся?

— Тогда вас выдворят, а на весь отснятый материал и аппаратуру наложат арест.

— От вас зависит, — сказал Хоппе, — чтобы обстоятельства вашего отъезда были сравнительно сносными. И, между прочим, не слишком порядочно с вашей стороны послать на разведку женщину, самому оставаясь в безопасности.

— Вы ошибаетесь. Я тоже выходил в город. Побывал в отеле. Все вещи разбросаны по номеру, пиджаки и куртку даже вспороли. Но после обыска в номере побывал, очевидно, кто-то еще. Вот что я нашел в чемодане. Бернсдорф достал из кармана листовку, отпечатанную на гектографе, и положил ее на стол.

Советник посольства осторожно пододвинул листок к себе.

— Обычная клевета на действия органов безопасности!

— Эта листовка вам знакома? — спросил Бернсдорф.

— Она ходит по городу со вчерашнего дня и привела к аресту Лусии Крус, матери бежавшей участницы преступления. Дочь утверждает, будто ее и Торреса подстрекали к убийству. Но жертвой был якобы избран Толедо. Они же сговорились бежать с помощью городского подполья. Но тут на их пути встал Вилан. Его называют в листовке советником полиции. И они, дескать, были вынуждены убить его — самозащита! Наглая, несусветная ложь!