Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

Впервые мы встретились в ресторане афинского отеля „Хилтон“ на приеме в рамках расширения международных контактов. Анатоль сидел за длинным столом прямо против меня. Посреди этой стерильной обстановки, типичной для американского образа жизни, его сильная личность привлекала всеобщее внимание.

Позже я поняла, что он, по существу, человек деликатный, в душе поэт, сердечный и неэгоистичный друг. Его внешности я буквально не замечала, так была очарована благородством и красотой души. То, что я на тридцать лет моложе него, не имеет никакого значения. И прошу вас, никогда не называйте в связи с моим отношением к Анатолю Шмельцу имя Хайнца Хорстмана».

2. Мария-Антония Бауэр, Мюнхен, секретарь редакции.

«В кабинете шеф-редактора, то есть у доктора Шмельца, стоял широкий кожаный диван, унаследованный еще от нацистской эры. Эту мебель именовали не иначе как „ложе наслаждений“ или „матрац для повышения квалификации“, поскольку те, кто его испытывал, могли рассчитывать на повышение.

И я сама как-то раз прямо посреди диктовки очутилась на этом редакционном трамплине. Но собралась с силами и кое-как освободилась. Разумеется, при этом я не звала на помощь, понимала, что из-за скандала вылетела бы с работы в два счета. Так что я прикинулась робкой ланью и сбежала.

Только при этом не подумала о Хесслере, который всегда как тень был рядом с шефом. И когда я отказалась ублажать начальника, этот тип догнал меня в коридоре. Правда, стоило еще раз разыграть девственницу, как и Шмельц, Хесслер меня отпустил, сплюнув и добавив пару слов. Так вот я и справилась.

О такой „диктовке“ я рассказала своему близкому другу Лотару. Тот только посмеялся, а позднее рассказал Хорстману. Ну а тот всю историю и записал».

3. Доктор медицины Ольмюллер, главный врач клиники в Горной Баварии.

«Я никогда в жизни не встречала такого милого, бескорыстного и скромного человека. Он ничего от меня не требовал, напротив, терпеливо ждал, пока я его пойму и приму. Когда это произошло, был искренне счастлив. Да, я говорю об Анатоле, о докторе Шмельце.

Что же касается утверждений Хорстмана, что Анатоль купил мне эту клинику и что он продолжает ее финансово поддерживать, или что он пользуется ею для некоторых своих приятельниц, это все бессовестная клевета, и если он будет распространять ее публично, я подам в суд».

Домой Циммерман попал только около девяти вечера. В квартире на Хейзештрассе, на третьем этаже, они жили уже двадцать лет. Жили скромно, мебель старомодная, шторы выцветшие, ковры местами протоптаны. Но всюду идеальный порядок — заслуга его жены Маргот.

На вошедшего мужа она взглянула, как на пришельца ниоткуда.

— Мы тебя ждали весь вечер!

— Я задержался.

— Ты всегда так говоришь.

Мартин Циммерман молча разглядывал жену. Ухожена, со вкусом одета, не стыдно показаться в любом обществе. Пожалуй, она больше подходила для министра, чем для скромного тяглового коня криминалистики.

— Где Манфред?

— Он ждал тебя все время. И я тоже. Ужин уже остыл и теперь никуда не годен. А я к тому же собиралась сегодня в оперу. Не с Тони Шлоссером, я бы сказала заранее. Ведь ты мне обещал, что придешь ужинать вовремя, и, как обычно, подвел. А теперь ты еще…

— Я страшно устал, — сознался Циммерман.

— А когда последние годы ты не уставал? — поинтересовалась Маргот.

— Мне скоро пятьдесят, — заметил Циммерман. — Теперь уж сил не прибывает, так что приходится распоряжаться ими с умом. Приходит время сосредоточиться на самом важном…

— Но этим самым важным ты не считаешь свою семью!

— Ошибаешься, — устало возразил Циммерман. — Я предпочел бы все время проводить с вами, с тобой и сыном. Но служба отнимает и время и силы.

— Меня твоя служба утомляет не меньше, — заявила Маргот. — К чему тебе семья? Ты дома редкий гость. Что, собственно, я для тебя значу — и что для меня ты?

— Где шатается Манфред?

— Откуда мне знать? Меня он не слушает, а тебя почти не видит. При этом все время ноет, что собственный отец им не интересуется. С ним что-то не в порядке, я за него боюсь. Делает что хочет, точнее, что в голову взбредет.

— Или во что втянут его дружки. Сдается мне, он вращается в странной компании.

— Ты так говоришь, словно я виновата в этом.

— Я этим займусь, сегодня же ночью. Но до того мне нужно хоть пару часов поспать. Я совершенно уходился и буду очень благодарен, если ты оставишь меня в покое.

Ровно в полночь старший вахмистр Хайнрих Петцольд Энергично взялся за дело. Он был старшим патрульной машины «Изар-19», за рулем сидел вахмистр Хубер III, чемпион по стрельбе и боксер-средневес. Петцольд и не думал, что его действиям позднее будет уделено столько внимания. Он направился по телефонному вызову — жалобе на нарушение ночной тишины дракой на Малингерштрассе. И еще звонивший сообщил, что на тротуаре лежит жертва — вроде женщина.

Дежурный, распоряжавшийся патрульными машинами, выслал туда ближайшую — «Изар-19». Петцольд принял вызов. Хубер III включил мигалку с сиреной и развил скорость, далеко превосходившую все допустимые пределы.

На месте происшествия Петцольд выяснил следующее:

1. Посреди улицы размахивала зонтиком пожилая женщина, тыкала куда-то назад и кричала:

— Ах ты проклятый мерзавец! Спасу от вас нет!

2. Чуть в стороне и сзади, в углу между забором и гаражом уединенной виллы, лежала женщина лет двадцати пяти. Свернувшись клубочком и сплевывая кровь она стонала:

— Нет, нет, Бога ради, не вызывайте полицию! Хочу домой. Я… я была… оставьте меня в покое!

Старший вахмистр Петцольд прежде всего занялся лежащей. Бегло оглядев ее, констатировал:

— Все не так плохо, это только шок. Скоро придет в себя.

Женщина с зонтиком, фрау Зигелинда Зоммер, волнуясь, рассказывала:

— Только это я залезла в кусты, чтоб отвести душу — ну, все мы люди, правда? — когда из темноты вдруг выскочил большой автомобиль, темный и блестящий, как здоровенный гроб на колесах. И прямо передо мной остановился. Открылась дверца, изнутри выпала какая-то женщина, за нею выскочил мужчина. Он молотил ее, крича:

— Ах ты свинья, ах курва, ну я тебе задам! Ну что тут говорить, вахмистр! Я быстро встала, слегка заправилась, схватила зонтик и взялась за этого мерзавца. Поверьте, всыпала ему как следует. Он тогда в машину — и уносить ноги, сволочь проклятая!

Старший вахмистр Петцольд доложил по радио. Попросил, чтобы его соединили с полицией нравов, и вдруг — не иначе по ошибке — услышал голос комиссара Кребса. Тот, выслушав рапорт, спокойно и ободряюще спросил:

— Не смущайтесь, коллега, скажите, что сами вы об этом думаете? Как вы считаете, что вы обнаружили?