Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

— Да. — И все.

— В какую сторону?

— Не хочу говорить об этом.

— Почему, милый?

И здесь у него прорвалось копившееся весь вечер раздражение.

— Какого еще черта, это что, допрос? Если я терпеть не могу этого ковбойского ублюдка, так что мне теперь, искать для этого уважительные причины?

И Патти тоже взорвалась.

— Интересно, что ты ему сделал, что теперь его терпеть не можешь?

— Ты что хочешь сказать? — Поль помолчал. — Собираешься корчить из себя психоаналитика?

— Человек чаще всего не любит тех, — продолжала Патти, — кому сам когда-нибудь сдёлал гадость.

— Это наверняка одна из заповедей Берта.

— Не думаю, что папа когда-нибудь пошел на такое. — Голос Патти звучал сдержанно, но не оставлял сомнений в ее правоте. — Он брал верх по-всякому — в работе, в выпивке, в кулачном бою, это да, и в интеллекте тоже. Но всегда играл честно, никогда не нападал из-за угла.

— Ты хочешь сказать, что я — наоборот? На что это ты намекаешь?

Патти не торопилась с ответом. Потом спокойно спросила:

— Так все и было, дорогой? Поэтому ты и бесишься?

В темноте машины лицо Поля казалось смазанным пятном, лишенным всякого выражения. Когда наконец он заговорил, голос звучал уже гораздо спокойнее.

— С чего это мы заговорили об этом? Я поскандалил с Карлом Россом.

— Мне кажется, последнее время ты то и дело с кем-то скандалишь.

— Ты права, — ответил Поль, — так и есть. У меня нервы стали ни к черту. Допускаю. У меня в работе самый крупный заказ в моей жизни, крупнейший заказ вообще в этой области — понимаешь ты это? Такого здания, как то, что мы строим, никогда еще не было.

— И эта существенная причина, — спросила Патти. — только твоя работа? «Эх, если бы так», — подумала она, но знала, что не поверит, даже если он ответит утвердительно.

Но Поль только бросил:

— Знаешь, как все действует на нервы…

— В каком смысле?

— Я уже сказал, не хочу больше об этом. Ты же утверждаешь, что эмансипация — мыльный пузырь. Ладно, тогда давай придерживаться традиций. Займись домом. А я буду зарабатывать на жизнь. Когда-то ты обещала быть со мной и в горе и в радости. Так будь.

Цифры не лгут. Да, существуют шутки о лжецах, об этих проклятых лжецах — статистиках. Но когда цифры — это только цифры, да еще проверенные компьютером, с ними бесполезно спорить. И от того, что показывали цифры, на которые он смотрел, у него было тошно в желудке и кружилась голова.

Составленная им смета оказалась ошибкой. Погода была против него. Задержки с поставками материалов внесли хаос в платежи. Несчастные случаи замедлили темпы работ, а из-за рекламаций переделки возникали чаще, чем обычно. Он, Поль Саймон, оказался в своем деле не таким асом, как привык думать. Провал был налицо. Бог к нему не благоволит. Дьявол, он мог бы показать пальцем на сотни причин, но все в целом шло коту под хвост.

Он оказался лицом к лицу с фактами, а они говорили, что если сопоставить выплаты, ожидаемые по окончании строительства «Башни мира», и собственные расходы, то ясно, что из финансовых проблем ему живым не выйти, не говоря уже о какой-либо прибыли.

Было пять часов. Его кабинет казался ему большим, чем обычно. Стояла мертвая тишина. В других комнатах уже никого не было. С улицы, лежавшей тридцатью этажами ниже, долетал отдаленный гул. «Думай!» — твердили рекламные плакаты Ай-Би-Эм.

А где-то он видел табличку, на которой стояло: «Не раздумывай, пей!» Что это ему в такую минуту лезут в голову всякие глупости?

Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Машинальная реакция в стиле Макгроу. Но почему ему это пришло в голову? Ну, по крайней мере этот ответ он знал. Потому что Макгроу, большой, грубый, безжалостный, крутой, божественный Макгроу постоянно присутствует в его мыслях. Ну признайся же, ты живешь в его тени, черт возьми! И, в отличие от Диогена, боишься сказать: «Не заслоняй мне солнца, Александр!».

Он видел людей на тротуарах внизу, спешащих куда-то.

Домой? По делам? Радостных? Грустных? Полных разочарования? Что ему до них? Что у него с ними общего? Что у меня общего с кем бы то ни было? Ни с Патти, ни с Зиб. Я сам по себе, и — как любит говорить Макгроу — жизнь обрушивается на меня и рвет на части. И кому до этого есть дело?

Он, как будто впервые в жизни, уставился на окна, которые нельзя было открыть. Такие окна всегда бывают в домах с кондиционерами. А может быть, это еще и для того, чтобы люди не могли выпрыгивать из них, как тогда, в двадцать девятом году? Но, Боже милостивый, о чем он? Глупость. Незачем ломать комедию перед самим собой. Кончай это.

Вернулся к столу и снова стоял, глядя на безупречные ряды цифр; они походили на солдатиков, маршировавших — куда? — на край крутого обрыва, а там — бац, и вниз.

Он снова вспомнил вопли Пэта Яновского и тот жуткий звук, которым все кончилось. Ему снова свело желудок. С трудом справился с собой.

В эту минуту зазвонил телефон, он долге смотрел на него, потом наклонился и взял трубку.

Услышал голос Зиб:

— Привет!

— А, это ты, — сказал Поль. — Здравствуй. — Он по-прежнему не отрывал глаз от маршировавших цифр.

— Да, ты до смерти рад моему звонку.

— Прости. Я кое о чем думал.

— Я тоже.

Как они похожи — он и Зиб: она думает только о себе как раз в тот момент, когда он занят тем же. С усилием выдавил:

— А о чем?

Зиб постаралась, чтобы голос ее звучал как можно равнодушнее:

— Я подумала, что с удовольствием с кем-нибудь пересплю. Ты не знаешь какого-нибудь подходящего парня?

Господи, кто придумывает такие ситуации? Кто придумывает эти контрасты легкомысленной чувственности и трагедии, неподдельной трагедии? Только секса ему и не хватало! Почему эта глупая баба не нашла другого времени?

— Я случайно не прослушала твои предложения? — спросила Зиб.

А собственно, почему бы и нет, почему бы, к черту, и нет? Почему не отдаться ее нежной легкости, почему не слышать ее вздохи и стоны, улыбаясь и ощущая себя их причиной, почему не найти забытье не в отчаянии, а в чисто животном наслаждении?

— У меня просто нет слов, — сказал он. — Через двадцать минут в отеле.

Теперь ее голос звучал довольно:

— Можно подумать, ты и вправду заинтересовался.

— Жизнь, — ответил Поль, — побеждает смерть. И не пытайся понять, что я имею в виду. Просто приходи и приготовься к изрядной взбучке.

Нагая, влажная Зиб потянулась и сказала:

— Я вроде бы ужинаю с неким писателем, неожиданно приехавшим в Нью-Йорк. Нат меня ни о чем не спрашивает. Быть редактором — это удобно.

Поль молчал и упорно смотрел в потолок. В его вновь ожившем мозгу мелькали обрывки странных мыслей. А что, если?..

— Ты меня слышишь, милый? — Зиб легонько провела указательным пальцем по его груди.