Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

— Я бы вам советовал приготовиться к не совсем приятному зрелищу, — сказал комиссар.

Банкир Шрейфогель тем временем зашел в ложу Анатоля Шмельца. Крепкое рукопожатие, сердечные мины, обоюдные улыбки.

Шрейфогель:

— Не могу сегодня не сказать вам несколько добрых слов. Мне кажется, ваша позиция, полная достоинства, понимания и человечности, в настоящее время не имеет равных в нашей печати.

Шмельц (скромно):

— Я неустанно забочусь об этом, герр Шрейфогель.

Шрейфогель:

— Знаете, я всегда был за гармоничное сотрудничество и взаимопонимание. Но к тем, кто достиг успеха, всегда испытывают зависть, враждебность и недоброжелательство.

Шмельц:

— Что вы, этого быть не может!

Шрейфогель:

— Знаете, уважаемый герр Шмельц, я этого не могу понять, но, к сожалению, факт, что в нашей столь демократичной стране в последнее время публично порицаются такие фундаментальные принципы, как творческие способности и созидательная активность индивидуума.

Шмельц (грустно):

— К сожалению, должен согласиться, это имеет место.

Шрейфогель:

— Приходится смириться с тем, что у нас существуют экстремисты, которые пытаются всеми средствами подрывать принципы нашей демократии, обеспечивающие свободу мышления и действий. Но ведь нельзя пассивно наблюдать, как некоторые официальные органы печати подыгрывают этим антидемократическим акциям, буквально популяризируют их, тем самым оказывая прямую и непрямую поддержку.

Шмельц:

— Полностью с вами согласен. Эти люди способны на любое насилие, не останавливаясь даже перед убийствами. И тем самым убивают нашу демократию. К таким мы в нашей газете всегда занимаем непримиримую позицию.

Шрейфогель:

— Знаю, вы человек сильной воли, не какой-нибудь репортер-авантюрист, вроде… но я не буду упоминать Вардайнера. Но и вы не застрахованы от опасности, что среди ваших людей не появится черная овца, почему бы это ни произошло — глупость, погоня за модой или желание повысить свою ставку.

Шмельц:

— Если вы имеете в виду нашего главного репортера…

Шрейфогель:

— Вы, как всегда, правы, герр Шмельц. Этот человек в последнее время предпринял невероятные усилия, чтобы получить данные о моих делах, заказах, поставках и различных деловых операциях. Понятно, мне нечего бояться, но в случае попытки раздуть вокруг меня скандал, служащий неким закулисным целям, я буду вынужден…

Этот Хорстман, — решительно перебил его Анатоль Шмельц, — для нашей газеты практически человек конченый.

Из заметок Карла Гольднера, литератора и журналиста.

«Нынешняя ярмарка тщеславия вначале катилась по наезженной колее: сбор — поглощение в огромных количествах закусок и напитков — торжественные речи — снова выпивка — вступительный танец — выступление артистов с сенсационным номером (на этот раз был африканский балет). Появление короля и королевы бала с их гофмейстером и свитой — и наконец снова пьянство на полные обороты. Но главной сенсацией нынешнего журналистского бала было присутствие Шрейфогеля. Мало кто знает, что этот банковский воротила, владелец замка и собиратель картин, обычно избегает официальных торжеств. Чтобы нарушить эту привычку и заглянуть именно сюда, нужен был важный повод. Десятки пар глаз неотрывно следили за каждым его шагом.

А когда Шрейфогель встретился со Шмельцем, для Петера Вардайнера зазвучал колокол тревоги. Каждый, не исключая меня, в эту минуту понял, что эти двое готовят какой-то заговор, последствия которого непредсказуемы. Петер Вардайнер при виде этого даже забыл о жене, сидящей рядом, а этого прекрасная фрау Сузанна не выносила. В душе я наслаждался, представляя, какое это может иметь развитие. Но еще понятия не имел о крупнейшей сенсации бала: что среди гостей находятся люди из криминальной полиции, которые понемногу просачивались из холла в главный зал».

К этому времени Хайнц Хорстман перестал быть человеком и превратился в предмет, предназначенный для изучения судебно-медицинским экспертом.

Когда комиссар Циммерман с фрау Хорстман около двух часов ночи добрались до отдела судмедэкспертизы на улице Петтенкофера, их провели прямо к начальнику.

Профессор Лобнер приветствовал Циммермана с сердечностью старого коллеги. Он был маленьким толстячком, чей могучий череп покрывала растрепанная грива седых волос. Быстрые голубые глаза сияли.

— Дорогой Циммерман, я не мог упустить случая поработать вместе с вами.

— Мы полагаем, что погибший стал жертвой дорожного происшествия, — комиссар сразу перешел к делу.

— Знаете, я всегда чувствовал непреодолимое отвращение к автомобилям, — заявил профессор, — по-моему, это просто орудия убийства, за их рулями сидят тысячи потенциальных убийц. И этот случай только подтверждает мою точку зрения. Уже первый осмотр трупа…

— Дама, которую я сопровождаю, — предостерег Циммерман, — находится в близких отношениях с покойным, профессор.

— Понимаю, — Лобнер рассеянно взглянул на Хельгу Хорстман, стоявшую позади. — Вы хотите произвести опознание? Это можно. Лицо почти не пострадало, если не считать нескольких синяков и ссадин.

— Вы готовы? — спросил Циммерман.

Хельга Хорстман кивнула и, двигаясь как манекен, направилась к операционному столу, над которым профессор включил целую гроздь рефлекторов. Под белым покрывалом вырисовывалось тело Хорстмана. Циммерман открыл голову покойного.

Хельга вздрогнула.

— Господи, — сказала она, — все то время, что я жила с ним, я чувствовала, что произойдет нечто подобное.

— Значит, это он, — констатировал Циммерман.

— Я хочу уйти, — воскликнула женщина и, задыхаясь, пробормотала: — Я не могу его видеть.

Бал прессы свою вершину уже миновал. Но переход от праздничного настроения к пьяному отупению мог занять еще несколько часов. Ассистент фон Гота с видом знатока просвещал Фельдера:

— Знаете, баварцы, по существу, так и остались деревенщиной. Это видно по тому, как они пьют. Постоянно кичатся своим умением пить и накачиваются до предела. И питье все время перемежают едой, так что можно подумать, что их пресловутая ливерная и белая колбасы были выдуманы лишь для того, чтобы можно было лить в себя баварское пиво ведрами.

Фельдер слушал фон Готу спокойно: все прекрасно знали, что он всегда старался быть не только тенью Циммермана, но и его копией. В эту минуту, однако, его занимало нечто иное: тот факт, что Хельга Хорстман и ее спутник Вольрих больше часа, причем в критическое время между 22.15 и 23.45, когда произошло убийство Хорстмана, уходили с бала.

— Кто он, собственно, такой, этот Вольрих? — спросил Фельдер ассистента фон Готу.