Ричард Штерн - Вздымающийся ад [Вздымающийся ад. Вам решать, комиссар!]

— Уточнить обстановку? — сообразил фон Гота.

Циммерман кивнул:

— В этом обществе вы чувствуете себя как рыба в воде. И они вас сочтут за своего и уж во всяком случае не за криминалиста. Постарайтесь это использовать.

— Начать с Гольднера?

— Почему бы и нет? Гольднер — это ходячее справочное бюро. Знает гораздо больше, чем пишет, и знает каждого — от директоров и главных редакторов до вышибал. И уж конечно знает о Хорстмане.

Из дневника комиссара в отставке Келлера.

«Хотя я некоторое время назад вышел в отставку, поддерживаю весьма интенсивные контакты с коллегами. Польза от этого обоюдная, я подчеркиваю. Полицай-президент лично рекомендовал всем относиться ко мне с „неограниченным пониманием“. А Хедрих мне даже предоставил письменный стол. Это фантастическая любезность с его стороны, учитывая катастрофическую нехватку места в управлении. Но это легко понять. Мой колоссальный опыт служит как моим преемникам, так и управлению в целом. И это меня устраивает. В ту ночь журналистского бала мне звонил Хедрих. Он только что прочел последнее донесение. Циммерман занялся весьма загадочным убийством. Жертва — известный журналист. История может вызвать любые осложнения. Просил меня подключиться и высказать свое мнение.

Это означало, что Хедрих был весьма обеспокоен. А такое случалось крайне редко, только если были действительно важные доводы. Были ли они на этот раз?»

На основе плана «След 113» старший инспектор Фельдер наутро провел новый допрос гардеробщицы Леммингер из Фолькстеатра, которая показала:

«Нет, о содержимом сумочки понятия не имею. Знаю только, что этот Вольрих в половине пятого утра меня из-за нее ужасно разозлил. А он мне надоел еще до этого…

— Что это значит, фрау Леммингер, что он вам надоел? Когда, как и чем?

Леммингер:

— Ну, он вдруг вздумал посреди бала взять свои вещи и вещи той самой дамы. Они пойдут, мол, подышать. Заставил притащить все барахло и даже не поблагодарил, а чтобы дать на чай — и в мыслях не было.

Фельдер:

— А не могли бы вы вспомнить, когда это было?

Леммингер:

— Ну, это можно. Пожалуй, это было около десяти вечера. Потому что как раз явился король бала со своей свитой, я очень люблю это зрелище, а чертов Вольрих мне все испортил.

Фельдер:

— Значит, Вольрих где-то около двадцати двух часов получил у вас свои вещи и вещи своей дамы?! И оба они ушли. А когда вернулись?

Леммингер:

— Сразу после ухода короля бала со свитой, около половины двенадцатого. Еще до того, как я выпила свой кофе. И снова я должна была таскать их вещи и не получила ни пфеннига. Такое не забывается!»

Служебный автомобиль Циммермана остановился во дворе полицайпрезидиума, где еще светилось несколько окон.

— Можете пока набросать на бумаге первую оценку событий, — сказал комиссар Фельдеру, — только самое важное. Я скоро приду.

Фельдер поспешил к себе, на третий этаж. Когда Циммерман сообщил дежурному о своем возвращении, было уже четверть шестого.

— Ну, на сегодня все? — спросил тот.

— Еще нет.

— На девять часов советник Хедрих назначил совещание всего руководства.

— Значит, у меня почти четыре часа, — сказал Циммерман, — посплю в кабинете.

Дежурный заглянул в свои заметки.

— Комиссар Кребс хотел бы не откладывая поговорить с вами. Он поручил мне сообщить, когда вернетесь.

— Ну ладно, позвоните ему.

Через несколько минут комиссар Кребс уже стучал в дверь кабинета своего приятеля Циммермана. Стук в дверь был слабостью Кребса, остальные в полицайпрезидиуме давно забыли о таких церемониях. Войдя, увидел Циммермана за столом, с ним рядом Фельдера, и оба уставились в бумаги.

— Входи, входи, — пригласил хозяин Кребса, — не извиняйся, что помешал, а то мы никогда не встретимся.

— После такой ночи у тебя еще хорошее настроение! — с завистью негромко заметил Кребс, усаживаясь в жесткое кресло для допрашиваемых. — Возможно, это потому, что ты имеешь дело с чистой публикой.

— Эти аргументы мне слишком знакомы, — Циммерман отодвинул лежавший перед ним лист бумаги. — Я слышу их каждый раз, когда тебе хочется излить свои горести. В чем дело на этот раз?

— Я только хотел бы напомнить, что убийство, как ни жестоко это звучит, — событие ясное и однозначное. В моей работе все обстоит иначе. Чем я занимаюсь, с чем вожусь? Сперма, моча, фекалии, развратные и извращенные типы, часто дети… Люди, которые изнасилованы, растлены, унижены до конца жизни.

— Ну давай же, Конрад, переходи к делу.

Кребс воздел свои руки, словно извиняясь за свои слова.

— Этой ночью мы вместе с отделом по борьбе с наркотиками провели несколько рейдов. По окрестностям Центрального вокзала и по некоторым местам в Швабинге. И набрали пеструю компанию обычных типов — пьяных, накурившихся, наколовшихся наркотиками. До потери сознания. Весьма прискорбное зрелище, если хочешь знать мое мнение.

— И кто был среди них? — взорвался Циммерман. — Скажи мне, наконец!

— Твой сын Манфред.

— И что ты с ним сделал? — спросил Циммерман с закрытыми глазами. — Надрал задницу?

— Я не его отец, — ответил Кребс.

— Но друг его отца, который вправе делать все, что сочтет нужным. Если я надеру ему задницу как отец, он сочтет это злоупотреблением родительским авторитетом. Вот ты и мог бы как друг помочь в этой ситуации.

— Знаешь, я часто испытываю бессилие, — тихо признался Конрад Кребс. — Нам бы в этом случае нужно действовать как врачам, помогающим найти верный путь заблудшим, или вроде судей, ищущих причины и мотивы неправедного поведения, — только не как представителям власти и организаторам репрессий.

— Но если еще и мы начнем играть в гуманизм, — жестко отрезал Циммерман, — все пропало! Прошу, забудь, что ты поймал сына своего друга. Ты арестовал человека, который нарушил закон!

— Иногда люди вроде тебя нагоняют на меня страх, — сказал Кребс. — Я боюсь жить и работать среди тех, кто считает холодное и безжалостное исполнение законов единственным смыслом своей деятельности. Но в твоем случае я в это не верю и, пока ты не докажешь обратное, верить не буду.

— Ну, наконец я сказал ему все, что хотел, — удовлетворенно заметил Петер Вардайнер.

Сузанна глубже погрузилась в мягкое сиденье автомобиля, в котором муж вез ее по ночному городу. Уклончиво заметила:

— Не увлекайся, Петер. Какой-то Шмельц этого не стоит.

— Ты что, хочешь сказать, что его надо пощадить?

Сузанна улыбнулась.

— Ты пощади себя. Зачем ты снова тратишь на него столько сил? Надеюсь, не из-за меня?

— Личные дела тут совершенно ни при чем. Это одна из возможностей очистить нашу сферу деятельности от людей, не знающих, что такое честь, и не способных создать что бы то ни было на благо людям, хотя бы тем, чтобы очистить нашу жизнь от разных безобразий или поставить перед обществом позитивные цели.