Николай Лузан - Фантом

— Невозможно? Глупости! Завтра мы вырвем сердце у южных славян — Косово, а послезавтра мать городов русских — Киев станет «вдовой».

Эти угрозы Саливана не были пустым звуком. С 1991 года как грибы после дождя на территории Украины росли и множились сотни неправительственных организаций. По официальным каналам — из госдепа США и неофициальным — через различные фонды — в них закачивались миллиарды долларов, направлялись тысячи «консультантов» с одной целью — уничтожить славянскую душу, чтобы затем столкнуть украинца с русским.

Едва только Кочубей с Остащенко вышли из кабинета, как Гольцев снова прилип к фотографиям с американскими инспекторами, находившимися 8 февраля на Йошкар-Олинской ракетной базе, и к снимкам, сделанным наружкой в конце апреля в парке ЦДХ. Неизвестный, беседовавший с доцентом, кандидатом технических наук подполковником Орестом Литвиным на террасе летнего кафе ЦДХ, и американский инспектор Дэвид Уильям Скотт, похоже, был одним и тем же лицом.

Удача, играющая в разведке и контрразведке далеко не последнюю роль, наконец, сказала свое веское слово. Но Гольцев все еще не мог поверить в нее. Против был «железный» аргумент: в те дни, когда Гастролер вышел на резидентуру ЦРУ в Киеве, Литвин вместе с семьей проводил отпуск у родителей жены. Подтверждением тому служили подшитые в дело на Доцента ориентировка из Воронежского управления ФСБ и копия страницы из журнала учета отпускников военкомата. В них черным по белому было написано, что с 17 по 26 декабря Литвин находился в Воронеже.

Но другой факт: фото наружки и фотографа из далекой Йошкар-Олы бесстрастно зафиксировали, что неизвестный, сидевший с Литвиным за одним столиком в ЦДХ 29 апреля с 13 часов 20 минут и до 13 часов 27 минут, и американский инспектор Дэвид Скотт были похожи как две капли воды.

Гольцев снова и снова вглядывался в их лица и пытался найти ответы на вопросы, которые противоречили логике и здравому смыслу. Последние материалы по другому подозреваемому — Дудинцу были куда более весомы, чем эти фотографии, и подтверждали версию о том, что именно он является Гастролером.

«Где?! В чем мы допустили просчет по Литвину? А, собственно, был ли он? То, что Скотт — сотрудник ЦРУ, еще не факт. И не факт, что 29 апреля он беседовал с Литвиным в кафе. Мало ли похожих друг на друга людей? Вон Кочубей, так вылитый Литвин, и что с того?..» — размышлял Гольцев.

Его так и подмывало поднять трубку телефона и доложить Сердюку об этом поразительном факте, но, поразмыслив, он решил не пороть горячки. Отложив фотографии в сторону, открыл дело на Доцента — Литвина и принялся внимательно вчитываться в документы. Большинство из них он знал наизусть, а потому пытался новым взглядом посмотреть на известные факты.

Копия первой выпускной аттестации на лейтенанта Литвина, в некоторых местах подчеркнутая его рукой и рукой Сердюка, мало отличалась от аттестаций однокашников, но опытному глазу она давала пищу для размышлений. За пять лет учебы в военном училище у начальника курса и курсовых офицеров было достаточно времени, чтобы изучить будущего офицера и, несмотря на обычные уровни характеристики в таком деликатном и важном вопросе, как аттестация округлости, они между строк отразили главное:

«За время учебы курсант Литвин показал себя в целом дисциплинированным военнослужащим. Требования воинских уставов в основном соблюдал. На старших курсах проявил склонность к научной деятельности. Активно участвовал в работе военно-научного общества. Внес ряд рационализаторских предложений. Вместе с тем учился ниже своих способностей…

По характеру волевой, целеустремленный…

В коллективе держался обособленно. Активного участия в общественной деятельности курса не принимал. На критику реагировал не всегда адекватно».

С такой аттестацией для выпускника Литвина место нашлось только за Байкалом. Прибыв к месту назначения с многоговорящим названием станция «Безречная», «зеленый» лейтенант, как и многие его предшественники, от одного только вида тут же «пожелтел» и надолго потерял дар речи. После пяти лет учебы в подмосковном, почти столичном Серпухове, здесь, в забытом богом и начальством гарнизоне Забайкальского военного округа, а в простонародье — «Забудь вернуться обратно», небо показалось ему в овчинку.

Голые, унылые сопки и пронизывающие ветра, приносившие зимой из монгольских степей лютую стужу, а летом — нестерпимый жар, могли кого угодно вогнать в смертную тоску. Даже недавно отстроенный военный городок ракетчиков, где в пятиэтажках в июльское пекло в кранах иногда булькала горячая вода, выглядевший настоящим «Лас-Вегасом» по сравнению с жалкими лачугами бурят, корейцев и китайцев в соседнем поселке, не смягчил в душе Литвина тоски по столичной жизни.

Гарнизон, где «общественные интересы и творческие мысли» фонтанировали один раз в месяц — в день «пехоты» — выдачи зарплаты в частях, в известном на всю округу кафе «Бабьи слезы», мог быстро обломать «соломенного холостяка» Ореста. В тот день после восемнадцати, с неотвратимостью морского прилива, на оба зала кафе одна за другой накатывали волнами «слаженные боевые расчеты», а под утро безутешные жены лили горючие слезы и, грозя спалить «Плакучую иву», выносили на плечах бесчувственные тела мужей. Потом еще ни одну неделю в служебных кабинетах звучали отголоски этого «эпохального события», а «длинные языки» смаковали скандальные подробности.

«Гарнизонное общество» — где местная примадонна Зойка-мать, успевшая переженить на себе половину гарнизона, но так никому не уступившая пальму первенства, где «вечный» капитан «Жеребец», несмотря на все тяготы и лишения воинской службы, продолжал оставаться в рядах стойких холостяков и предпочитал кормиться у чужих жен, чем содержать свою, вряд ли привлекло рафинированного лейтенанта Литвина.

Остался он в стороне и от событий, которые два раза в году — в марте и сентябре, когда министр обороны издавал приказ о призыве на службу нового пополнения и увольнении с нее отслуживших свои сроки, не оставляли равнодушными большинство жителей гарнизона. В те «судьбоносные» дни они становились свидетелями захватывающей борьбы между дембелями и армейскими патрулями за памятник казаку Ерофею Павловичу. Несмотря на плотные кордоны, в то утро его чугунный жеребец неизменно встречал рассвет надраенными до нестерпимого блеска яйцами и привязанной к хвосту метлой.

Жить такой жизнью у Литвина, а точнее, у его тестя, хватило терпения на два года. С превеликим трудом заслуженный полковник, подключив все свои связи, выдернул начавшего «дичать» зятя в Москву к не слишком грустившей в одиночестве жене. В Академии Петра Великого после перенесенного «интеллектуального потрясения» в Забайкалье в Оресте вновь проснулся творческий зуд. В то время когда однокашники, плюнув на «сияющие вершины науки», кинулись подрабатывать на стороне ночными сторожами и вышибалами, он упорно корпел над кандидатской и через два года досрочно защитился. На факультете его рвение заметили и вскоре назначили заместителем начальника кафедры. Перед ним открылись блестящие перспективы для научной карьеры, но весной прошлого года недоброжелатели подставили ножку. Споткнувшись на защите докторской, он закусил удила и, забросив науку, ударился в бизнес. Но на этом новом для себя поприще «каменных палат» не нажил и перебивался случайными заработками.