Сергей Норка - Инквизитор

Заговорил один из рексов, который свободно владел немецким и служил нам переводчиком:

— А что, если попробовать подлезть к горничной? Через нее можно было бы многое узнать.

Я посмотрел на него. Парень хоть куда. Высокий, стройный, сероглазый и светловолосый. Такие экземпляры водятся только в Германии и в Рязани. Я представил этого красавца на улице рядом с «австрийской телкой», как мысленно окрестил горничную Халина, и расхохотался.

— А что? — оживился Богданов. — Можно попробовать.

Фрейлейн приходила на работу в шесть тридцать утра, а уходила в восемь вечера. На следующий день в семь тридцать мы уже заняли диспозицию метрах в тридцати от особняка. В восемь ноль пять калитка с аляповатой баронской короной и девизом, выбитым на щите готическим шрифтом (бедный барон, знал бы он, что в его родовом гнезде будет проживать крупнейший деятель международного коммунистического движения и бывший завотдела ЦК КПСС), отворилась, и фрейлейн грациозно понесла свои девяносто килограммов по Кестнер-штрассе. Папик (такое прозвище имел находчивый реке) подмигнул нам и с видом ястреба, после длительного голодания заметившего в траве упитанную перепелку, ринулся за ней.

— Интересно, — сказал я, — клюнет австрийская телка на русского бычка?

— Не сомневайся, — усмехнулся Богданов, — она будет иметь дело со знатоком данного вопроса. Он стал мужчиной в тринадцать лет и с тех пор не переставал им быть ни на минуту.

— Как вернемся, выдашь ему дополнительную премию за габариты фрейлейн, — распорядился я.

— Баловство, — хмыкнул командир, — его только спусти с цепи, он здесь в Вене искоренит девственность, как безграмотность. Ладно. Пошли пивка хлопнем.

Папик пришел в гостиницу только в двенадцать ночи. Мы не спали и, как только дверь в его номере хлопнула, направились к нему.

Папик стоял возле минибара и жадно поглощал его содержимое. Вперемешку — шоколад, соленые орешки для пива, конфеты и вафли.

— Ну что? — спросил я.

Он сделал ладонью успокоительный жест.

— Как провел спецоперацию? Информацию добыл? — спросил Богданов. — И вообще, когда в Австрии демографический бум ожидается?

— Не все сразу, — сказал Папик, открывая банку с пивом. — Сегодня только установил тесные деловые отношения. А из информации только то, что ее зовут Магда. Магдалена.

— А что ж ты делал почти четыре часа?

— Устанавливал отношения, а потом беседовал о Моцарте. Кстати, она уже неплохо говорит по-русски. В воскресенье едем за город.

Прошла еще неделя. Папик исправно получал от Богданова шиллинги и убывал «на дело». Наконец, он сообщил, что завтра Магда освобождается раньше, потому что ее хозяин ужинает в ресторане.

В шесть вечера мы подъехали к особняку, и, когда Богданов уже начал тормозить, из знакомого садика выехал черный «мерседес», в котором помимо водителя сидели еще двое. Один на переднем сидении, а второй сзади. Богданов вел «мерс» профессионально, то отставая, то обгоняя, то прячась за идущие в одном ряду с нами автомобили.

Когда «мерс» подъехал к ресторану, мы увидели, что у входа Халина ждали еще двое. Один из них открыл заднюю дверцу, и человек в темном костюме вылез. Так вот ты какой, Халин. Затем все четверо (водитель остался в машине) прошли в ресторан.

— Как будем действовать? — спросил я.

Рексы молчали, а Богданов, пожевав губами, сказал:

— В ресторане брать бессмысленно. Будем ждать, когда выйдет. А там, как Бог положит. Ну-ка, Папик, убери водилу.

Мы отъехали за угол и встали так, чтобы можно было видеть «мерс». Папик вышел из машины, расстегнул рубашку и ослабил галстук. Шатающейся походкой он подошел и двумя руками уперся в багажник халинского «мерса». Водитель вышел из машины и сунул руку за пазуху. Несколько минут постояли. Папик старательно раскачивался из стороны в сторону, изображая смертельно пьяного «австрияка». Со стороны выглядело очень натурально. Водитель подошел к нему сзади и, обхватив за туловище, начал оттаскивать от автомобиля. Резко обернувшись, рекс ребрами ладоней нанес удары в области шеи. Водитель рухнул, а Папик мгновенно сунул ему руку за пазуху и вытащил пистолет. Затем обхватил его голову правой рукой и, сцепив руки замком, резко дернул вправо. Затем он подтащил труп к передней дверце и, как куль, сунул его на сидение. Усадил, положив руки покойного на рулевое колесо, и пошел по направлению к нам. Богданов поехал к нему навстречу и остановился шагах в десяти от «мерса». Папик сел в машину и передал ствол Богданову. Я протянул руку. Командир посмотрел на меня и усмехнулся: «Ну, что ж. Давай, гоновец. Покажи, что умеешь. Только по команде».

Я оттянул назад рамку, дослал патрон в патронник и положил ствол на колено. Прошел час. Вдруг подъехала еще одна машина, и два человека вылезли и, выйдя, встали возле нее, облокотившись о капот. «А это еще кто такие? — сказал Богданов и обратился ко мне. — По-моему, надо уходить. Противник получил подкрепление».

И в это время дверь в ресторан отворилась, и вышел охранник Халина, за которым следовал его хозяин и… Белкин. Я выскочил из машины и начал стрелять. Халин упал сразу же с дыркой во лбу, а Белкин зигзагами побежал от ресторана в сторону. Охранник молниеносно выхватил пистолет. Краем глаза я видел, что те двое, стоявшие возле подъехавшей недавно машины, тоже выхватили стволы, а к ним уже бегут мои безоружные рексы. Я успел выстрелить в Белкина, который пробежал еще два шага и упал лицом вниз, и в это время охранник открыл огонь. Что-то сильно ударило меня в грудь, и я почувствовал, как сознание быстро меня покидает. Последнее, что я услышал, это хлопки выстрелов и скрип тормозов подъехавших машин.

Я очнулся на широкой кровати в комнате с белыми стенами. Грудь, стянутая бинтами, нестерпимо болела, а голова была мутная, как после похмелья. От левой руки отходила трубка, присоединенная к какому-то сосуду, установленному на высоком штативе, который располагался слева от кровати. Справа, в кресле, покрытом белым чехлом, сидел Кот и смотрел на меня грустным взглядом.

— Где я? — спросил я плохо слушающими губами.

— В частной клинике профессора Хафнера. — Он вздохнул и добавил. — Нарубил ты дров.

— Что с моими людьми?

— Убиты.

— Все?

— Все. Лежи спокойно. Потом поговорим.

Он встал, подошел к пульту, установленному в изголовье, и нажал кнопку. Через несколько секунд в палату вошла сестра со шприцем и, отсоединив меня от капельницы, сделала укол. Я почувствовал, как веки тяжелеют, а сознание отключается.

В клинике венского профессора я провел почти месяц. Все это время меня ежедневно навещал сотрудник «Центра» по имени Игорь, которого Кот, улетев в Москву в тот же вечер, оставил присматривать за мной. Мы практически ни о чем не разговаривали. Настроение было паршивое. Словно какая-то пелена с глаз спала, и я совершенно отчетливо понимал, каким идиотом оказался. Но больше всего меня угнетала смерть Богданова и его рексов.