Александр Чагай - Каро-Кари

– То есть, – Ксан рассеянно перекатывал в ладонях стакан с виски, – захотел взять своего рода реванш? Победно явиться туда, где с ним так скверно поступили? Расшаркивайтесь теперь передо мной, стелите красную дорожку.

– Дело еще в том, – Идрис хитро взглянул на русских, – что тогдашний арест, возможно, не был случайностью. Вообще, такие случайности редко бывают. Особенно в Пакистане. Возможно, военным ни к чему был такой Ваха. Среди них, конечно, немало радикально настроенных исламистов, но, прежде всего, они военные. Конкретные люди, родину защищают. А пустозвонов и клерикалов, которые возбуждают и провоцируют чернь, они не сильно привечают. Джамаатовцев в том числе. Да и к чеченцам военные относились осторожно, не желая слишком уж навредить отношениям с Россией. Ни одного местного радикала в Чечню, когда там шла война, они не пустили. На это тоже обратите внимание.

– Кстати, – заметил Шантарский, – на сегодняшнем приеме военных не было.

– Верно. Хотя приглашения им были направлены, в том числе в ОРУ. Но я и не думал, что они придут. Тем более, что явление этого «посланца» может спровоцировать протесты и даже террористические акты.

«А ему самому Хисратулов не по вкусу, – подумал Ксан. – Идрис нормальный и неглупый мужик. За версту видит дешевых политиканов. Жена – чеченка, сам – торговый представитель Чечни, но иллюзий не строит».

– А кто будет протестовать и теракты осуществлять? – поинтересовался Шантарский.

– Чеченцев, обиженных вашими властями, в Грозном хватает. И ни вам, и ни нам не нужно, чтобы они сблизились с боевиками из пакистанского Талибана или с людьми из ИГИЛ. Приезд Вахи может спровоцировать их на это не хуже, чем несправедливости режима Горгуева.

– Может, вам не стоило становиться чеченским представителем? – коварно спросил Шантарский.

– Отчего же, – возразил Идрис. – На этом посту я могу способствовать развитию отношений Пакистана с этой русской провинцией, изоляция еще никому не шла на пользу…

– Это субъект Федерации, не провинция, – поправил Ксан.

– По-русски мне это никогда не выговорить, – улыбнулся Идрис. – И звучит это, извините, несуразно – Subject of the Federation , предмет Федерации. Или подданный. Лишний раз говорит о том, что всем у вас заправляет Москва, а провинции подчиняются. Но главное в другом. Преодоление всего негативного, того, что противоречит морали, исламской или христианской, реально только в процессе общения. Моя супруга родом из Чечни, и я мечтаю о том, чтобы мои усилия оказались небесполезными. Торговля, культурные связи, контакты между людьми должны делать нас лучше. В изоляции ничего хорошего быть не может.

– Ну, ладно. – Ксан допил виски и отставил стакан. – Поскольку визит Вахи – тоже развитие связей, побережем Хисратулова. Это к тебе, Леонид, в первую очередь относится. Закончатся переговоры, и он поступает в твое распоряжение. Свозишь в Мари, Натья-Гали, Патриату, сам решишь куда, но доставь обратно в целости и сохранности.

Было еще не поздно, и домой Ксан не собирался. Последние дни были суматошными. Он нуждался в какой-то разрядке. Приемы в счет не шли, на приемах дипломаты не отдыхают, а работают. Поэтому Ксан решил навестить Хасана Каваджу.

Любопытный это был персонаж, обитавший в просторном особняке, в квартале местной знати, вдали от шумных улиц. Каваджа был отпрыском аристократической семьи, когда-то владевшей маленьким горным княжеством на севере Пакистана. В 1970-е годы его присоединили к Исламской республике, а бывшим владельцам выплатили щедрую компенсацию. Родственники Каваджи разъехались по разным странам, он тоже путешествовал и жил в свое удовольствие, проматывая государственную дотацию. Когда от нее остались жалкие воспоминания, князь вернулся в Исламабад и обратился к властям с просьбой обеспечить ему приличное существование.

Негоже было позволить бедствовать такому человеку, но в правительстве не стали поощрять мотовство. Ему купили хороший дом, но пенсию начислили скромную, дававшую князю средства на хлеб насущный, только никак не соответствовавшую его потребностям и статусу. Содержание одного только автомобиля «роллс-ройс» (остатки прежней роскоши), влетало в копеечку. Имелись у Каваджи и другие транспортные средства, на которые приходилось тратиться, однако «ройс» был самым любимым. Надраенный, сверкающий хромированными молдингами, он был известен всему Исламабаду и считался городской достопримечательностью.

Друзей и знакомых у Каваджи хватало. Политикам, промышленникам и финансовым воротилам льстила дружба с потомственным аристократом. Ну, а он пользовался этим, чтобы взимать с них своего рода плату за общение. Брал в долг и никогда не отдавал. Ксан тоже подкармливал владетельного князя, служившего бесценным источником информации, шедшей, в том числе, «с самого верха». И еще одну услугу предоставлял ему Каваджа, которую следовало ценить не меньше информационной подпитки.

Дом князя редко пустовал. И на этот раз на лужайке перед входом в особняк и внутри, в просторном холле, сновали гости. Они обычно заходили без приглашения, на огонек, зная, что хозяин им всегда рад. Вечеринки у Каваджи были неформальными, расслабляющими и пользовались большой популярностью в столичном обществе. Каваджа жил ими, оставаясь один, он не знал, чем себя занять, поскольку ничего не умел, а читать или смотреть телевизор не любил.

Поздоровавшись, Ксан поболтал с ним минут десять, не выпуская из поля зрения толпившуюся вокруг публику. Он ждал Фарзану Ношаб. Когда она появилась, то оба незаметно переглянулись, как бы подтверждая, что все идет по плану. Ксан извинился перед хозяином, сказав, что ему необходимо отлучиться в мужскую комнату. Каваджа понимающе кивнул, прекрасно зная, куда и зачем направляется Ксан. Тот поднялся на второй этаж и открыл своим ключом одну из спален. Через пять минут там появилась Фарзана, покинувшая гостей, чтобы «припудрить носик».

Без долгих слов они подошли друг к другу и крепко обнялись. Пакистанка многим рисковала, решаясь на такие встречи. У нее был муж, занимавшийся научными исследованиями в том институте, который сама она оставила.

Но даже если бы Фарзана не была связана узами брака, ее поведение могло иметь нежелательные последствия. В исламской стране женщинам не прощали распутства. В сельской местности виновницу побивали камнями, обычно до смерти, а если у нее имелись мужские родственники, то те были вправе изуродовать несчастную. Этот обычай назывался каро-кари. В столице, конечно, подобного самосуда произойти не могло. Органы правопорядка ограничились бы тюремным заключением нарушительницы исламских законов. Она лишилась бы работы, от нее бы отвернулись друзья и знакомые.