Грэм Грин - Ведомство страха

Старые, месячной давности газеты обладали для Дигби странной притягательной силой. Ему медленно приходилось заново усваивать широко известные веек имена, на каждой газетной странице попадалась фамилия какого-нибудь великого человека, о котором он никогда не слышал, но время от времени он нападал на знакомое имя – знаменитое лет двадцать назад. Люди, о которых он теперь читал, так не соответствовали тому, что он о них когда-то знал, как и он сам своей юности. Те, кому прочили блестящее будущее, застряли в Торговой палате, а человек, которого считали слишком одаренным и горячим, чтобы доверить ему мало-мальски ответственный пост, стал во главе страны. Дигби еще помнил, как в его присутствии этого человека освистали в суде за то, что тот высказал правду-матку о какой-то неудачной военной операции. А теперь он приучил свою страну восхищаться его любовью резать правду-матку.

Дигби перевернул страницу, и взгляд его случайно упал на подпись под фотографией: «Артур Роу, которого полиция разыскивает как свидетеля по делу…» Но Дигби не интересовали преступники. На фотографии был изображен худой, потрепанный, бритый человек. На фотографиях все злодеи похожи друг на друга; может быть, в этом виновато клише – пуантилизм в технике газетной фотографии. Ему нужно было так много узнать о прошлом, что не хотелось терять время на преступников, и уж во всяком случае на отечественных преступников. Треснула половица, и он обернулся. В дверях, растерянно мигая, стоял Джонс.

– Добрый вечер, Джонс.

– Что вы здесь делаете?

– Читаю газеты.

– Но вы же слышали, что сказал доктор…

– Тут не тюрьма, Джонс, разве что для бедного Стоуна… Это образцовый санаторий, и я здесь частный пациент, абсолютно нормальный психически, если не считать потери памяти от взрывной волны… – Он почувствовал, что Джонс напряженно его слушает. – А что, разве не так?

– Да, пожалуй, так, – сказал Джонс.

– Поэтому нам надо сохранять чувство меры. Я не вижу, почему бы мне, если у меня бессонница, не прогуляться по коридору в вашу комнату, чтобы поболтать с вами и почитать газеты.

– Когда вы так ставите вопрос, – сказал Джонс, – все выглядит очень просто.

– А доктор заставляет вас смотреть на это по-другому?

– Пациент все равно должен выполнять указания врача.

– Или переменить врача. Знаете, я решил найти другого врача.

– Вы хотите уехать? – в голосе Джонса был страх.

– Да, уехать.

– Прошу вас, не делайте ничего сгоряча. Доктор – замечательный человек. Он столько выстрадал… это могло сделать его… слегка чудаковатым. Но самое лучшее для вас – остаться здесь, честное слово, самое лучшее!

– Я уезжаю, Джонс.

– Ну хотя бы еще месяц, – молил Джонс. – Вы так хорошо поправлялись. Пока не появилась эта девица. Хотя бы один месяц. Я поговорю с доктором. Он опять разрешит ваши газеты. Может, он даже позволит, чтобы приходила она. Дайте мне ему объяснить. Я знаю как. Он ранимый человек, его очень легко обидеть.

– Джонс, – мягко спросил Дигби, – почему вы боитесь моего отъезда?

В стеклах без оправы преломился свет, и на стене задрожал зайчик. Джонс сгоряча воскликнул:

– Я не боюсь, что вы уедете, я боюсь… боюсь, что он вас не пустит!

Где-то вдалеке оба услышали мурлыканье автомобиля.

– А ведь доктор – человек темный, а? – Джонс замотал головой, и зайчики снова запрыгали по сторонам. – Подозрительный, – настаивал Дигби. – Бедный Стоун заметил что-то странное, и его сразу убрали подальше…

– Для его же пользы! – с жаром воскликнул Джонс. – Доктор Форестер все понимает. Он такой замечательный человек.

– Черта с два «для его пользы»! Я был в «лазарете» и с ним разговаривал…

– Вы там были? – ужаснулся Джонс.

– А разве вы никогда там не были?

– Это запрещено, – сказал Джонс.

– Вы всегда точно выполняете приказы Форестера?

– Он замечательный врач, Дигби. Вы не понимаете. Человеческий мозг – это такой хрупкий механизм. Чуть-чуть нарушено равновесие, и вся машина сдает. Вы должны доверять доктору.

– Я ему не верю.

– Не надо так говорить. Если бы вы только знали, какой он прекрасный специалист, как он не жалеет сил. Он хочет уберечь вас, пока вы не окрепли…

– Стоун заметил что-то странное, и его убрали.

– Нет, что вы, – Джонс неуверенно протянул руку и положил ее на газеты, словно искал в них опоры. – Если бы вы только знали! Сколько его заставили вынести из-за невежества, зависти, недоверия, но он такой замечательный, такой хороший, добрый человек…

– Спросите об этом у Стоуна.

– Если бы вы только знали… – Его прервал тихий, полный ярости голос:

– Я думаю, что ему придется узнать.

Это был доктор Форестер, и снова предчувствие грозящей ему, хоть и немыслимой кары заставило сердце Дигби бешено забиться. Джонс пролепетал;:

– Доктор, я ему не разрешал.

– Понятно, Джонс, я знаю, что вы человек преданный. А я ценю преданность. – Доктор Форестер принялся снимать перчатки, он медленно стягивал их с длинных красивых пальцев. – Помню, как вы поддерживали меня после самоубийства Конуэя. Я друзей не забываю. Вы когда-нибудь говорили Дигби о самоубийстве Конуэя?

– Никогда! – запротестовал Джонс.

– Но он должен об этом знать. Случай имеет к нему прямое отношение. Конуэй тоже страдал потерей памяти. Жизнь для него стала нестерпимой, и потеря памяти была только спасением. Я старался его укрепить, усилить сопротивляемость, чтобы, когда память вернется, он смог бы вынести свое бедственное положение. Сколько времени я потерял на этого Конуэя! Джонс подтвердит, что я был очень терпелив, – этот тип был невыносимо дерзок. Но я не святой, Дигби, и как-то раз я вышел из себя. Я редко выхожу из себя, но иногда и со мной это случается. Я все рассказал Конуэю, и в ту же ночь он покончил самоубийством. Видите ли, его психика не успела прийти в норму. Неприятностей было много, но Джонс меня поддержал. Он понимает: хорошему психиатру иногда надо позволять такую же душевную слабость, как и у его пациента, нельзя все время держать себя в узде. Это позволяет врачу понять душевное недомогание больного и кое-что другое.

Он говорил спокойно, мягко, как будто читал лекцию на абстрактную тему, но его длинные пальцы комкали газетный лист и рвали его на тонкие полосы.

– Но у меня другая болезнь, доктор Форестер, – сказал Дигби. – Мою память разрушила бомба, а не душевные переживания.

– Вы в этом уверены? – спросил Форестер. – Вы действительно верите, что только снаряд, контузия свели Стоуна с ума? Нет, человеческий мозг устроен иначе. Мы сами творцы своего безумия. Стоун потерпел поражение, позорное поражение, а теперь оправдывает его предательством. Но не какие-то предатели бросили в беде его друга Барнса…