Андрей Быстров - Странники в ночи

Вместо того, чтобы возвратиться домой, Андрей поехал на дачу - домой будет звонить Свиридов, да ещё лично явится, а у Андрея не было никакого желания с ним объясняться. Он, конечно, рассердится и будет прав - но где уверенность, что с набранным вновь файлом не случится то же самое? И как сказать об этом Свиридову? Ладно, как-нибудь потом утрясется... А сейчас Андрей ехал на дачу - может быть, он и впрямь займется там рукописью, хотя о работе пока думалось меньше всего. Он ехал на дачу... Чтобы вернуться в город лишь вечером следующего дня.

17

Издалека город напоминал праздничный торт. Машина Андрея приближалась к нему на большой скорости, по шоссе с юга; как стрела, поражающая цель, она вонзилась в город, и город радостно поглотил её.

"Ночь твоя, добавь огня", - реклама сигарет Pall Mall накрыла бежевую "шестерку", примкнувшую под этим девизом к параду огней. После загородного шоссе, где одиноко слонялся поздний вечер, блеск городских улиц ослеплял Андрея и чуть ли не усыплял. Внутри праздничного торта было намного светлее, чем снаружи. Андрей добавил огня в свою ночь, закурив "Приму", извлеченную из верхнего кармана джинсовой куртки.

Заканчивался дождь - он шел второй час, лихачить на мокрой дороге в городе было рискованно, и Андрей снизил скорость. Наклонно катящиеся по ветровому стеклу капли оставляли кривые следы, похожие на протягивающиеся с крыши машины лапы гигантского паука.

Невнятно бормотало радио. Андрей повернул ручку громкости, прослушал сообщения о событиях дня и выключил приемник, не найдя в новостях ничего эмоционально или ассоциативно пригодного для его книги. Лапы паука - следы капель - сказочно переливались цветами светофора.

Девушка в машине, остановившейся рядом с "шестеркой" на перекрестке, метнула в Андрея вызывающий взгляд, каким обычно дарят девушки интересных мужчин. Так как её взгляд остался без ответа, она сникла и разочарованно отвернулась к спутнику, угрюмо молчавшему за рулем.

Дождь проливал последние слезы.

Машину Андрея, стремящуюся дальше к сердцу города, окружали подсвеченные фонтаны, бегущие цепочки огней, украшающие входы в рестораны и казино, витрины магазинов, снопы света возле рекламных плакатов. В плотном потоке блестящих от дождя автомобилей он проехал мимо собора, взбиравшегося к небесам в синих лучах прожекторов, он проезжал мимо гордых особняков и торговых центров... Но куда удачнее было бы сказать об Андрее "проникал", чем "проезжал". Он проникал в реальность города до исчерпывающей полноты, ничто не скользило мимо, ни одно впечатление не улетало с ветром. Рукопись была с ним, она лежала сзади в картонной папке, и он постоянно возвращался к самому себе, живущему в мире, о котором точно знал одно.

"На этом мир не кончается".

Наслаждаясь чувством безграничной свободы, подаренным ему надвигающейся ночью, он переключил скорость и бросил машину в разверстую глотку новой улицы, как в пасть будущего романа. Снаружи все стало фоном.

Однако этот покой и внутренняя тишина длились недолго. Андрей услышал чей-то крик или стон далеко впереди, исполненный тревоги и тоски. Там что-то случилось... Машины вокруг замедляли ход.

Авария. Много света, милиция, "Скорая Помощь", омраченные лица людей. Красный микроавтобус "Фольксваген" и белая "Волга" были исковерканы так, что в грудах металла с трудом распознавались марки несчастных автомобилей. По асфальту растекались лужи крови, смешиваясь с дождевой водой.

Ужас будто нахлобучил на голову Андрея черный колпак. Он повернул руль, чтобы поскорее миновать место аварии. Откуда-то доносился назойливый металлический голос.

- Каждый день в городе разбиваются более пятидесяти машин. Число жертв автокатастроф неуклонно возрастает...

Андрей поморщился. Что это, радио? Нет, оно выключено. Да и не могло это быть радио, потому что голос разговаривал именно с ним, с Андреем... Он звучал, и в то же время его не было. Впрочем, Андрея вовсе не занимал вопрос, откуда исходит голос. Важнее высказаться самому.

- Почему, - обратился он к пустоте, - почему люди погибают даже тогда, когда им ничего не стоит избежать смерти?

- Почему погибают? - переспросил голос из ниоткуда, но не так, как переспрашивают, когда не расслышат. Он передразнивал, он издевался над горечью и гневом, прозвучавшими в словах Андрея. - Понятно, почему. Если бы они хотели просто жить, они бы не умирали. Но они хотят жить с комфортом внутри себя. Они пытаются продемонстрировать некий, так сказать, свой особенный, так сказать, вкус, некий шарм, только и всего. Только и всего! В скорости есть шарм. Всего лишь! Когда машина летит, э-э, под ночным дождем, это так красиво... Нет? Но зато, - голос интимно понизился, - я говорю и подчеркиваю - но ЗАТО - по сравнению с катастрофами самолетов или судов, аварии на дороге гораздо, гм, гм, назидательнее. Да, гхм, я бы сказал назидательнее. Все всем сразу видно, и какое внимание к событию! У всех на глазах, у всех под носом. О-о-о! Как это назидательно! А-ах! Как это поучительно! Прямо как на сцене. Лучше, чем в кино.

Андрея утомила затейливая трескотня, и он пробурчал про себя:

- Дождь виноват... Мокрая дорога...

- Само собой, - с готовностью согласился несносный голос. - И дождь, и мокрая дорога, и алкоголь, и безответственные водители! Такова жизнь во всем её многообразии. Такой вот, если позволительно так выразиться, поворот судьбы. С ума сойти можно, какой поворот судьбы! Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Моол. По буквам: Эм-оу-оу-эл. МООЛ!

Над головой Андрея грохотало, словно кто-то подпрыгивал и топал на крыше машины, явно пребывая в восторженном состоянии. Вот-вот продавит тонкий металл... Андрей затормозил, высунулся в окно, и тотчас с нежнейшим шелестом к тротуару пронеслось что-то светло-розовое, взмыло вверх. Андрей в изумлении поднял голову. Моол раскачивался на фонаре, размахивал плащом, ликовал, даже как-то ухитрялся кланяться. А вокруг тонул в разноцветном огненном море ночной город, он не спал, он выглядел бодрым и нарядным, свежим, отдохнувшим, жаждущим острых ощущений.

Моол окинул сияющие улицы кичливым взглядом со своего фонаря, торжественно взлетел в ночное небо подобно карнавальному воздушному шару, снова спустился вниз, зацепился за фонарь. Он постоянно менялся, трепетал, исчезал и появлялся, полы его плаща развевались как флаги, хлопали на ветру - а вот голос никуда не пропадал и не умолкал ни на секунду.

- Господа! Дорогие господа! - восклицал он на все лады. - Я обращаюсь к вам и прошу внимательнейшим образом меня выслушать! Дорогие господа...

Искусная игра голосом чрезвычайно забавляла Моола. Он мог абсолютно все, даже говорил многими голосами одновременно, но такой прием был сложным и получался лишь тогда, когда Моола распирало от упоения своей речью. Глаза его то краснели, то темнели, а то вдруг сыпали фейерверки золотых бенгальских искр, лицо светилось, как розовый абажур. Порой Моол ревел мощно и требовательно, и его голос напоминал тогда синхронное мычание сразу нескольких коров, а при дальнейшем понижении (для Моола и это было возможно) клокотал, как густой гороховый суп. Когда же голос, напротив, повышался до писклявого мяуканья, слова становились почти неразличимыми.