Галина Романова - Любитель сладких девочек

Поселок был расположен в низине и насчитывал более сорока домов, самых разных. Тут были вросшие в землю по самые окна кривобокие избушки. Деревянные добротные срубы с резными наличниками и коньками крыш. Одно— и двухэтажные кирпичные дома с пышными тюлевыми занавесками в широченных оконных проемах. По кривым разбитым улочкам сновали люди, урча, волочились трактора, вспархивали из-под голых еще кустов полусонные куры. Без труда отыскав магазин, Маша купила хлеба, колбасы, макарон, яиц и, решив побаловать себя немного, приобщила к покупке двести граммов шоколадных конфет. Перепрыгивая с колдобины на колдобину, она перебралась на другую сторону улицы, где, похваляясь открытой настежь дверью, располагалось поселковое отделение связи.

Охотник ее не обманул. И телеграф, и переговорная кабина — все здесь имелось. Беда была в том, что ни звонить, ни телеграфировать Маше было некому. Еще когда она жила на самом краю земли, мать не отвечала на ее звонки, а последние письма к ней вернулись, не отыскав адресата. Номера мобильника Володи Маша не знала. И потому, постояв у витража с поздравительными открытками, она двинулась к выходу, но тут же внезапно остановилась. Схватила со стола чистый бланк телеграммы и, перевернув его обратной стороной, быстро застрочила на чистом белом поле листа.

Потом так же быстро, словно боясь передумать, она запечатала свое послание в конверт. Сунула его одуревшей от безделья девице и попросила:

— Отправьте заказным, если можно.

— А чего же нельзя-то, конечно, можно. — Девица меланхолично взяла в руки конверт, повертела его так и сяк, потом тяжело вздохнула и принялась ушлепывать конверт штампами.

Маша расплатилась, проводила взглядом конверт, исчезнувший в жерле брезентового мешка и, тщательно подавляя в себе невесть откуда взявшееся неприятное чувство, пошла к дверям.

Сколько раз потом она ругала себя за этот опрометчивый порыв. Сколько раз пыталась припомнить, что стояло за этим ее бесшабашным поступком. Неужели страх перед еще одной одинокой ночью в старом доме довел ее до того, что она начала совершать одну глупость за другой, совершенно утратив осторожность? Но ведь этот ее страх раньше, как раз наоборот, — помогал ей, предостерегал. Почему же в тот день он опять подвел ее? Почему не остановил, когда она размашистым почерком подписывала конверт и совала его в почтовое окошко зевающей поселковой девушке?

Но что случилось, то случилось. А что должно было случиться, того она еще знать не могла, потому, подавив в себе неприятно корябающее предчувствие, она с легким сердцем выпорхнула на крыльцо почтового отделения.

Солнце тут же ударило ее по глазам полуденной яркостью, и она зажмурилась. А когда глаза немного попривыкли к ослепительному свету и Маша, проморгавшись, огляделась, то, к удивлению своему, обнаружила у крыльца магазина невесть откуда взявшуюся иномарку.

Огромный черный внедорожник с наглухо тонированными стеклами высился претенциозной монолитной глыбой. Высокомерно сверкая хромированными ручками и бамперами, он как бы насмешливо взирал на сирость и убогость окружающего пространства, не торопясь являть миру своего хозяина, наверняка не уступающего размерами своего снобизма габаритам этой спесивой машины.

Откуда в этой глуши такая тачка? Это был первый вопрос, который она задала себе, проходя мимо и старательно отводя глаза в сторону.

А может, тут каждый второй ездит на такой?

И этот поселок есть не что иное, как загородная резиденция московских толстосумов, где коров поят растворимым кофе, а полы на фермах моются вручную? Это были второй и третий вопросы, которые списали на нет всю ее тревогу, необъяснимой волной поднявшуюся в душе после первого.

Нет ей никакого дела до местных нуворишей.

И до тачек их крутых нет никаких дел. Она просто проходит мимо и даже головы не повернет в сторону этой черной громадины, стекла которой кого-то определенно скрывают.

Ах, что бы ей в тот самый момент оглянуться и присмотреться повнимательнее! Что бы споткнуться! А еще лучше упасть, с тем чтобы привлечь к себе внимание и поднять суету вокруг своей скромной неудачливой особы. Тогда, глядишь, и явил бы свое лицо белому свету тот человек, который прятался сейчас в спасительной тени зеркальных стекол. И который вытаращил глаза от изумления, заметив выпорхнувшую на ступеньки почтового отделения Машу.

Он судорожно дернул кадыком, провожая ее взглядом и походя отметив, как ладно на ней сидит новенький джинсовый костюмчик и как аппетитно выглядит ее туго обтянутая джинсами попка. Он не переставал мучиться вопросами. Что она здесь делает, какого черта притащилась сюда, в такую даль, что делала на почте? Звонила, давала телеграмму — но кому? Выйти из машины сейчас и начать вытрясать сведения из девки с почты он никак не мог.

Деревня есть деревня, такие, как он, здесь чужаки.

Сразу пойдут разговоры, а это лишнее в их деле.

В том самом деле, которое задумано и на которое сделаны большие ставки. Только бы эта самая Сидорова Мария Ивановна не испортила всю канитель своими необдуманными действиями. Только бы потерпела еще немного и не совала свой очаровательный носик туда, куда ей ход заказан. Осложнения в этом деле никому не нужны. И если она вдруг надумает мешаться и путаться под ногами, то придется разыграть все по уже отлаженному сценарию, и пусть тогда пеняет на себя. Да, только на себя…

Она все успела вовремя. Сварила макароны и, вывалив их в глубокую сковороду, залила яйцами.

Нарезала колбасы. Вскипятила чайник и заварила чай. Накрыла стол чистой скатертью, только что снятой с веревки, опоясавшей стволы двух корявых вишен. Гладить было нечем, и Маша долго ездила по ней ладонями, расправляя складки. Поставила одну тарелку. Долго смотрела на нее задумчивым взглядом и, тяжело вздохнув, поставила напротив вторую. Вилки, чашки для чая, салфетки. Все было расставлено заученными привычными движениями. В комнате приятно запахло едой. Маша положила себе солидную порцию, полила остатками соуса, который вытрясала минут пять из стеклянной бутылочки. Уселась на свое место, взяла в руки вилку и, старательно обходя взглядом пустующий стул напротив, пробормотала:

— Приятного аппетита, милый…

И тут над самым ее ухом прошелестело, заставив ее подпрыгнуть и выронить вилку из рук:

— А тарелка-то пустая, милая!

Он вернулся, он все-таки вернулся! Он не бросил ее насовсем! Просто у него в городе были дела, и поэтому он так долго отсутствовал! А теперь он приехал, и она.., она так рада, черт бы побрал всю на свете гордость! Она так обрадовалась, что слова укора вязли в горле, а наружу вырывались лишь те, которые ей больше всего хотелось ему сказать: