Татьяна Устинова - Гений пустого места

— Митенька, — прорыдала Вальмира Александровна. — Что же теперь с нами будет?! Что будет, Митенька?

— Мне нужны мои деньги, — Хохлов встал и подошел к окну. — Прямо сейчас, и все до копейки.

Лавровский сунулся сзади:

— Они у нее, Мить, она мне даже посмотреть на них не дала! Они все у нее, до последней копеечки! До центика то есть.

— Нету у меня никаких денег! — заявила племянница и с усилием сложила пальцы в кукиш, после чего захохотала. — На пленке меня нету! Лица-то моего не видно! Я же готовилась, я узнавала! Ну, что?! Съел, пенек пучеглазый?!! И видеозапись вообще не доказательство! И отпечатков нету, я в перчатках была! И на суде отопрусь, так что ты на Колыму пойдешь, а не я! А что я любовница его, так это по Уголовному кодексу не запрещается! И по ночам на машине кататься не запрещается тоже!… Ну что?! Съел, съел?! Только теперь хлебало закрой, начальничек! Нету у меня зеленых, нету, нету!

— Значит, так, — сказал Хохлов. — Прямо сейчас ты привозишь мне деньги. Все до цента. Если помаду себе покупала, придется возместить. Ты же, рыба моя, деньги не мои тиснула. Ты тиснула деньги, которые мне за работу серьезные люди заплатили! А им этих доказательств — выше крыши! Они тебе не суд! Мне-то что? Ты в крайнем случае здесь можешь часок-другой посидеть, пока я их службу безопасности вызову. А они приедут и сами будут разбираться, есть у тебя «зелень» или нет ее!

— Митенька, — простонала Вальмира Александровна, — пощадите сироту… она одна ведь у меня, нету больше никого… А ты говори, где деньги, паршивица! Говори быстрей, что застыла!

— Ну, короче, я звоню, — решил Хохлов. — Скажу, что я тебя поймал, а они пусть дальше сами с тобой лясы точат!

Тут вспомнился ему участковый уполномоченный Анискин-Никоненко и история про банкира. В той истории тоже доказательств не хватало, а виновных все-таки наказали. Вот и Хохлов собирался наказать.

Он вытащил из кармана телефон, потыкал в кнопки и приложил к уху.

— Стой, — сказала племянница. — Стой, я отдам тебе бабки. Не звони никому.

Хохлов кивнул, но трубку от уха так и не отнял.

— Але, Паш, — сказал он, когда ответили. — Здорово, это Хохлов. Ты подошли кого-нибудь из своих бойцов, мне нужно тут… в одно место барышню проводить. Я бы сам проводил, но мне… мараться неохота. Подошлешь? Ну, тогда я жду. Бывай, спасибо! Олигарх, — пояснил он собравшимся, указывая на трубку. — Никак нам без его бойцов не обойтись. Чтобы ты не вздумала дурить, киса моя!

— Я тебе не киса! Все вы, мужики, сволочи, сопляки, уроды! Ненавижу вас! Ненавижу!

— Дмитрий Петрович! — Тут Вальмира Александровна сползла со стула и бухнулась на колени. — Не доводите до суда, пожалейте вы меня! Меня, старуху, не позорьте смертным позором! У нас городок-то всего ничего, все ж узнают, все до одного! Я же за всю жизнь ни копейки чужой не взяла! Ни копеечки!…

Хохлов смотрел, как она стоит на коленях перед ним, пожилая женщина, в распластавшейся шубе, с трясущимся несчастным старым лицом, как льются ее слезы и капают с подбородка.

— Встаньте, Вальмира Александровна! Что вы, на самом деле!…

— Не губите! Отец родной! Не губите, хоть меня-то пожалейте, я же вам верой и правдой столько лет!…

Хохлов морщился, и внутри у него все морщилось, тряслось и ухало, и он не знал, что делать, и готов был сквозь землю провалиться!…

А потом он решился, и сразу полегчало, как будто тиски разомкнулись.

— Хватит рыдать! — велел он Вальмире. — Возьмите себя в руки! Не будет никакого суда. Вы слышите? Не будет! Заявление из милиции я заберу.

Вальмира перестала всхлипывать и уставилась на него.

— Деньги ваша племянница мне вернет. Мы с ней вместе поедем, когда бойцы подгребут. Ее саму я в городе больше видеть не желаю. Пусть куда хочет перебирается и там чем угодно занимается!

— Ты чего? — спросила племянница с искренним и веселым изумлением и перестала грызть ремень. — Добрый, что ли?!

— Я злой, — отрезал Хохлов. — Поэтому деньги ты мне вернешь не только сполна, но и с процентами. Пятьдесят процентов у меня ставка за заем. С тебя еще пятьдесят штук.

— Где я их тебе возьму, уродина?!

— А мне все равно, — заявил Хохлов. — Квартиру продашь, машину, что там у тебя еще есть? Перстеньки, колечки, сережки? Тоже продашь! Недвижимость у нас тут, в пригороде, конечно, дешевле, чем в Москве, но все равно не копейки, так что наскребешь. Пока не наскребешь, я тебя из города не выпущу, поняла? Я договорюсь, и боец будет с тобой в сортир ходить. Сроку на все даю тебе… — Он подумал. Все смотрели на него. — Даю две недели. Как раз успеешь.

— Кто это за две недели квартиру продает, а?!

— А мне все равно, — повторил Хохлов. — Вальмира Александровна, встаньте!

Та тяжело поднялась с колен, недоверчиво глядя на него.

— Не будет суда? — спросила она и шмыгнула покрасневшим носом. — Отец родной! Господи! Не будет?

— Не будет никакого суда, — повторил Хохлов. — Нас с вами и так жизнь наказала. Меня за доверчивость, а вас… за любовь к племяннице. Будет с нас и этого.

— А… а… я, Мить? — Это Лавровский спросил.

— А ты пошел вон отсюда, — сказал Хохлов. — Все.

— Как… все?

— А так. — И тут Хохлов первый раз за весь этот многотрудный разговор посмотрел на него. — У тебя дети. Уходи куда хочешь, ищи себе работу, делай что хочешь. Только я прошу тебя, Лавровский! Я тебя очень прошу!

Тут он резко встал, и Лавровский шарахнулся от него назад, к стене, испуганно тараща измученные глаза.

— Я очень прошу тебя, Лавровский!… Больше никогда не разговаривай со мной! Ты понял?! Со мной и с моими близкими! Ты умер, понял?! Нет тебя! И больше никогда не будет.

Хохлов тяжело дышал, и пот выступил на его лбу, и перед глазами плавали какие-то червячки и точки. Он закрыл лицо руками, Ирина смотрела с интересом, а Вальмира Александровна все плакала горючими неутешными слезами.

Финал греческой трагедии.

За окном медленно и бесшумно проплыла большая черная машина и остановилась перед крыльцом.

— Ну, вот и бойцы, — сам себе сказал Хохлов и потер лоб. Невыносимо ему было, и хотелось, чтобы трагедия скорее завершилась. — Разговор окончен, поехали за деньгами. Давай, давай поднимайся, красавица!

— У меня руки затекли, уродина!

— Ноги не затекли, идти можешь? Ну и отлично!

— Господи, — пробормотала Вальмира Александровна, еще утром бывшая орлицей, бесценным сокровищем, с которым шеф носился как с писаной торбой. — Господи, да как же это так вышло-то?…

— Судьба, ма тант1 (Моя тетушка (франц.), — проговорил Хохлов. — Судьба-индейка!

И, взяв за сумку племянницу и толкая ее перед собой, он вышел из своего кабинета прямиком к сотрудникам, которые так и стояли, выпучив глаза, посреди комнаты, и он голову мог дать на отсечение, что припадали к замочной скважине и к стенам, и в это время с улицы зашел огромный молодой мужик в куртке нараспашку, и кивком поздоровался со всеми, и…