Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим

— Мне нужно быстро увезти из Москвы детей.

Родионов насторожился.

— Тебе опять… звонили?

— Нет!

— Не звонили?

— Дмитрий Андреевич, это никак не связано с тем звонком, клянусь вам! Это… совсем другое дело, но мне правда нужно!

— Да что такое случилось-то?! — заорал Родионов. — Почему второй день подряд мы должны заниматься твоими детьми?!

— Вчера звонили и угрожали моим детям, если вы поедете в Киев! И все! То, что мне их нужно увезти, с Киевом никак не связано!

— Дьявол!

Оба замолчали и молчали довольно долго, изредка посматривая друга на друга.

— А дочери твоей сколько лет? — вдруг спросил Родионов.

— Пя… то есть шесть. Лерке шесть, конечно же.

— Молодая еще, — оценил великий писатель.

Маша Вепренцева кивнула.

— А муж? Может, ты его привлечешь к участию в эпопее?

— Нет! И его… вообще нет и… не было никогда.

Родионов поднял брови:

— Непорочное зачатие?

Маша пропустила богохульную и неуместную шуточку мимо ушей.

— Хорошо. А что, если мы твоего Сильвестра возьмем с собой в Киев, а молодую девушку ты куда-нибудь временно пристроишь? Ну, хоть жене Маркова!

— Кому?! — оторопело спросила Маша Вепренцева.

— Юле Марковой, — терпеливо объяснил великий. — Ты же с ней знакома!

— Знакома, но не настолько, чтобы она брала моих детей на временное содержание!

— Зато я знаком достаточно! Она изумительная женщина, и у нее своих двое. Старшая большая совсем, а младшая еще маленькая, вроде твоей. У них на даче охрана, в машине охрана, на озере охрана, и вообще жизнь организована хорошо, не то что у нас.

Это был увесистый камень в Машин огород, который просвистел впустую. Маша его даже не заметила.

— Ну что? Я звоню Юле?

От целого кувшина чувств осталось одно смятение, и Маша немедленно в него нырнула.

Отдать Лерку Юле Марковой, жене владельца самого крупного и знаменитого в России издательства?! А самой в это время лететь в деловую командировку с другим ребенком?! Продолжать «игру втроем», начатую вчера в пиар-службе?! Вовлечь начальника в свою семейную жизнь уже окончательно и бесповоротно?! Заставить его разбираться с ее проблемами?!

— Не-ет, — протянула она, — нет, Дмитрий Андреевич, это же совсем неудобно!

— Я не знаю, насколько это неудобно, потому что я вообще не знаю никаких подробностей, — сказал он язвительно. — Ты же мне ничего не объяснила!

— Я не могу…

— Вот именно. Я предлагаю тебе вариант решения вопроса. Если он тебе не подходит, оставайся в Москве и меняй свой билет. Я тебе уже говорил.

Они посмотрели друг на друга.

Аркадий Воздвиженский был чертовски наблюдателен, когда имел дело с посторонними людьми. Он замечал все — сигареты, галстуки, манеру говорить по телефону, курить или облизывать губы. Он знал, кто и как садится в машину, кто как ест, кто сколько пьет, и все это шло в дело, безостановочно, постоянно, недаром он писал свои истории так давно и столь успешно. Он все умел замечать, но только в том случае, когда дело не касалось его лично. Вот здесь он становился слепым, как крот.

А не посчитать ли нам, господа состоятельные кроты?

Ну что ж! Посчитаем!

Раз — он понятия не имел, что Маша в него влюблена.

Два — он думал, что она просто такой хороший работник и вообще толковая девушка, как называл всех тридцатилетних дам великий классик английской литературы Джон Голсуорси.

Три — он везде таскал ее за собой и был уверен, что Маша так восторженно на это соглашается просто потому, что ей нравятся работа и мир, который открывается перед ее глазами благодаря ему.

Четыре — он ходил с ней на балы и банкеты, и ему в голову не приходило, что окружающие могут относиться к ним как к «паре», и он неустанно осуществлял поиск новых девиц для личного пользования и знать не знал, что эти его поиски для нее мучительны, как самые изощренные пытки.

Пять — он считал ее ревность отчасти профессиональной, отчасти карьерной, ну, вроде того, что она боится, как бы не появился кто-то третий, кто вдруг оттеснит от нее шефа, и все. Все!

Вот сколько всего насчитали господа состоятельные кроты!

Маша Вепренцева не допустит, чтобы с ним летела «другая», и именно из своих карьерных соображений, так ему казалось.

Впрочем, люди всегда слышат не то, что им говорят, и видят не то, что им показывают, а то, что им удобнее или приятнее видеть или слышать!

Показывают, к примеру, бандитов. Да не тех, которые когда-то скакали по Шервудскому лесу, а вполне реальных, которые нынче скачут в «Лендкрузерах» между казино «Метелица» и казино «Голден Пэлэс». Показывают бандитов, а зрители видят чудесных молодых людей в чудесных автомобилях и в окружении чудесных красоток. Молодые люди любят детей и собак, родителей любят и жен, несправедливость мира приводит их в негодование, и благородная борьба парней за хорошую жизнь кажется как раз робингудовской, и в конце все плачут, потому что злые и продажные люди убивают их, светлых и благородных. И уже никто не слышит режиссера, который пытается объяснить собравшимся, что он имел в виду совсем не это, что он хотел продемонстрировать миру губительность насилия и беззакония, что вся внешняя красота жизни героев — это миф, блеф, утренний туман, а впереди только опустошение и гибель. Да и уверения эти кажутся по меньшей мере странными, и зрители как будто снисходительно похлопывают режиссера по плечу: ладно, ладно, мы все понимаем, не маленькие! Они же чудесные парни, особенно вот этот, который в следующем фильме уже играет Христа, и перевоплощение это загадочно, странно, немыслимо, но у кинематографа свои законы!

— Ну что? — спросил искуситель Родионов. — Звонить Юле или нет?

И Маша Вепренцева согласилась.

Конечно, звонить. Она не может остаться, и ей даже подумать страшно, что ее шеф полетит в командировку не с ней, а с подругой.

Она сдаст Лерку Юле — если та согласится, — купит билет Сильвестру, и как-нибудь все обойдется.

Только как?! Как?!

Беда пришла с той стороны, про которую Маша совсем забыла, и по сравнению с тем гадким телефонным звонком оказалась настоящей катастрофой, и тревога, которую невозможно было унять, накрыла ее с головой.

Она все думала: «Что мне теперь делать?» Маша думала так в метро, когда ехала на работу. Думала, когда варила кофе, думала, когда разговаривала с Родионовым.

«Что мне теперь делать?»

Да, да, сейчас она их спасет, обезопасит, а потом? Что они все станут делать потом, когда неизбежно придется возвращаться?!

Она останавливала себя, потому что точно знала, что все равно ничего не придумает, и начинала думать сначала, и это было мучительно и трудно.

В конце дня с извинениями, книксенами, приседаниями и лепетанием благодарственных слов она отвезла Леру на дачу Марковых, где ее приняла немного недоумевающая Юля, впрочем, вполне доброжелательная. Лерку тут же увели в дом, и она, как образцовый детсадовский ребенок, сразу пошла туда и даже оглянулась и помахала ладошкой, все еще пухлой, все еще младенческой, и Маша чуть не зарыдала, словно прощалась с ней навсегда.