Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим

Маша не слишком сочувствовала ввергнутой в горе поэтессе, с некоторым оттенком превосходства не сочувствовала.

Нам— то что, мы, если надо, еще три раза расскажем, как мы в раковине нож видели, как вода шумела, как потом пришли, и уже не было ничего, как труп обнаружили, расскажем да и уедем к себе в Москву. Это не наше горе, и проблема тоже не наша.

Мы наблюдатели. Как из ООН.

— Мирослава Макаровна, — сказала она, когда поэтесса на миг перестала причитать, безбожно мешая русские и украинские слова, — кофе уже остыл. Может быть, я могу сварить новый?

Мирослава вынырнула из-за платка и с разгону повела было плечом вполне презрительно, но вдруг остановилась. Играть стало не перед кем и незачем. Вместо мертвого Гамлета на театральных подмостках оказался вполне реальный труп. Актерам больше не нужно «держать зал», где и так творится невесть что!…

Я лежу на авансцене, муха ползает по лбу. Уходящего сраженья слышу грохот и пальбу.

— Варите, — сказала Мирослава Цуганг-Степченко, словно разрешала Маше покопаться в ее фамильных драгоценностях, — делайте что хотите! Впрочем, я могу кликнуть Нэстора, и он…

— Я здесь, Мирослава Макаровна! Шо нужно?

— Нужно, шоб подали свежую каву!

— 3 вершкамы чи бэз?

— Вам з вэршкамы?

Родионов растерялся. Какую еще «каву»! С какими еще вершками! Тебе вершки, мне корешки! Нет, не так. Тебе корешки, а мне вершки, кажется, именно так умный и ленивый мужик обманывал трудолюбивого, но не искушенного в жизни медведя, который переделал за него все дела и получил — корешки от пшеницы!… Идеал русской оборотистости!

— Мне кофе, а не какао, — быстро сказал Родионов-медведь. — Просто горячий кофе.

— Кава — это и есть кофе, — объяснил подошедший Веселовский. Выдвинул стул и сел. — Вершки — это сливки. Кава з вершкамы — кофе со сливками.

— Нет, — отказался великий писатель, — мне без вершков, то есть без сливок, то есть… Маша, может, ты пойдешь и сваришь, в конце концов!?

— Та не надо ей йты! Тама все зробять и так!

— Кава с вершками! — пробормотал великий.

Веселовский глянул на него насмешливо и потянул газету из пачки, лежавшей рядом с Мирославой. Вообще он вел себя совершенно обыкновенно, как будто и не провел ночь в доме «с убийством». Даже выглядел свежо, несмотря на то, что поспать никому не удалось.

— Мне тоже кофе, — сказал он Мирославе, — покрепче и погорячее, если можно!

— Та теперя усе, усе можно, — с тоской сказала Мирослава. — Нэстор, голубчик…

— Да, Мирослава Макаровна! — воскликнул преданно Нестор и потрюхал в сторону высоких двойных дверей. — Сию минуточку!

Веселовский развернул газету, посмотрел одним глазом и сложил шуршащую бумажную простыню, перевернув ее. Весник явно хотел что-то сказать и выжидал момента, глаза у него блестели. Родионов мрачно молчал. Хорошо хоть Сильвестра с утра забрали «на прогулку»!

Приехал охранник на лимузине, прошел в дом, ни на кого не глядя и ни перед кем не останавливаясь, постучал в Машину дверь и сказал корректно:

— Катерина Дмитриевна просила забрать мальчика. Собирайтесь, пожалуйста.

Мальчик собрался в одно мгновение и завтракать даже не стал — от нетерпения, а Маша не слишком и настаивала. Чем быстрее он покинет «дом с убийством», тем лучше! И так из развеселого путешествия с мамой и по маминым делам вышла просто ужасная катастрофа!

Маша, будучи хорошей матерью, во всем обвиняла себя. То есть не в том, конечно, что «шановний чоловик» Борис Головко оказался прирезанным неизвестным злодеем, а в том, что потащила Сильвестра с собой, а тут — вон что такое! Оставила бы сына в Москве, и дело с концом!

Впрочем, оставить Сильвестра в Москве было никак невозможно — даже Лерку пришлось сдать на попечение Юли Марковой, потому что кто-то звонил и угрожал Маше и приказывал великому ни под каким предлогом не ездить в Киев, а то хуже будет!…

Позвольте, ведь на самом деле кто-то звонил!

Маша совершенно об этом позабыла!

Ну да! Накануне отъезда гнусный тип звонил ей и приказывал остаться в Москве, и начальник службы безопасности издательства потом строго и серьезно выспрашивал ее о том, какой был голос, что именно и как он говорил, а она все повторяла и ненавидела в тот момент начальника службы безопасности лютой ненавистью! Ей было гадко и страшно, а он допрашивал ее с таким холодным и отстраненным профессионализмом!

Может, тот звонок как-то связан с убийством?! Может, должны были убить вовсе не будущего президента, а Дмитрия Родионова?! Ошиблись просто?!

— Звонок, — сказала Маша, и Родионов, знавший все ее интонации, посмотрел на нее внимательно, — Дмитрий Андреевич, помните?! Мы были в Москве, и накануне отъезда нам кто-то звонил?! Говорил, чтобы вы не ездили в Киев?

— Ну, помню.

— А мы поехали, и Головко убили!

— Маша! — предостерегающе сказал Весник, но она не слушала.

— Дмитрий Андреевич! Помните?!

— Ну, помню, помню, но это, по-моему, никакого отношения…

— Вы же детективы пишете! Ну, как же никакого отношения не имеет! Мы еще на следующий день в издательстве обсуждали, что это такое может быть!

— Да, да, ну и что?!

Веселовский закрыл шуршащую газетную простыню и навострил уши. Весник смотрел внимательно и шевелил губами, словно готовился в любую секунду прервать Машины выступления. Мирослава Цуганг-Степченко сделала большие глаза и машинально сунула платочек за обшлаг своего французского костюма.

— Никто не знал, что мы в Киев летим, — продолжала Маша. — Никто, кроме своих! И тем не менее нам звонили и угрожали!

— Так ведь не покойному угрожали, а мне!

— А кто знает? Может, вы как раз и намечались… в покойники!

Воцарилась тишина.

— Ну спасибо, — сказал наконец Родионов, — ну замечательно просто. Умеешь ты утешить, Марья.

Маша собралась было ответить, но не успела.

За двустворчатыми дверьми послышался какой-то шум, чуть ли не крики, и милиционер, дежуривший на лужайке, где еще вчера Сильвестр Иевлев и Михаил Кольцов носились с развеселым гиканьем, повернулся и пристально посмотрел в гостиную, где за столом сидела вся компания.

Один голос говорил нечто такое, что трудно было разобрать, а второй, женский, визгливый, все набирал и набирал обороты, и понятно стало, что, когда наберет, никому здесь не поздоровится.

— А я хочу знать! А я хочу знать, кто эта крыса!… И не смей меня уговаривать!… Я тебе не девочка-ромашка!… Пошел прочь с моей дороги!…

Весник поднял брови и сложил губы, будто намереваясь захохотать. Веселовский пожал плечами, а Родионов всем телом вместе со стулом повернулся в сторону дверей.

Конечно, шумела Лида Поклонная. Это выяснилось, когда одна створка неожиданно распахнулась, как будто с той стороны ее сначала держали, а потом отпустили, и звезда влетела в комнату.