Татьяна Устинова - Саквояж со светлым будущим

Уймища просто.

«Я с ней поговорю, — вдруг быстро решила Маша. — Она напугана и взволнована. В самый раз сейчас с ней поговорить. Только бы выбраться отсюда и ее как-то выманить.

А то ведь не станет она со мной разговаривать. Это они тут все звезды, литературные, да еще киношные, да телевизионные, а я кто?

А я секретарша. Никто».

— Что мы дальше делать-то будем, гений наш? — вдруг спросил Весник и утер туго накрахмаленной салфеткой крепкие губы. — Программа сегодняшняя вся псу под хвост, Иванова там в припадке истерическом бьется, а мы тут сидим. Долго еще просидим-то, а, Марья Петровна?!

— Да утром всем объявили, что пока по второму разу показания не снимут, не выпустят никого! — сказала Маша. — Ты же знаешь!

— Да я-то знаю, но программу-то Марков утверждал, он мне за нее голову снимет, блин! Слушай, великий, может, ты поговоришь с кем там надо, книжечку подпишешь и того!… Поедем в Киев. Тако гарно мисто тот Кыив!

Маша ничего не поняла.

Зачем он говорит все это? Знает же, что никого не выпустят, сказали — и не выпустят, потому что преступление громкое — уж такое громкое, что громче некуда! — да еще в присутствии «москалей», в подозрительном, надо сказать, присутствии. А ну как они его… того… этого? А?…

Вряд ли, конечно, но ведь по-разному бывает. И олигарх тут подозрительный до крайности, и охрана его. Мало ли, может, завел он «шановна чоловика» в комнатенку да и прирезал! Чтоб не мешал, а то, может, Тимофей Ильич ему раздумал деньги давать, а тот настаивал, раз обещал — давай!

Остановить олигарха, конечно, никто не смог бы, разве только президент России прилетел бы и велел остаться, но президент не прилетел и не велел.

Остальные остались и будут здесь ровно столько, сколько понадобится украинской ФСБ или как она там называлась «на мове», и это ясно как божий день, и Веснику должно быть ясно! Тем более ему! Про него в издательстве говорили, что он пришел на свою мирную работу прямо из какого-то секретного военного ведомства и будто бы находится он в чине полковника.

— Не хочу я здесь сидеть, — тихо, но отчетливо выговорил предполагаемый бывший сотрудник секретного ведомства и поднялся. — Тимофей Ильич больше не приедет, и мне здесь нечего делать. Надо как-то выбираться.

После чего он встал и, перешагнув низкий порожек французского окна, вышел на лужайку. Милиционер — или как они там называются на мове — проводил его подозрительным взглядом.

— Славочка, — простонала Лида, — проводите меня. Мне надо прийти в себя, и я не хочу, не хочу встречаться с Андреем! Он не простит, не простит…

— Я провожу, — вызвался Рессель, и они ушли втроем — Мирослава и звезда с продюсером.

Веселовский моментально отшвырнул свои газеты, откинулся на спинку кресла и вкусно, до хруста потянулся.

— Ух, как я их ненавижу! — выговорил он и передернул плечами. От ненависти, должно быть. — Ух, как ненавижу!

— Кого, Игорь?

— Истеричных старых теток и ихних антрепренеров! — Он так и сказал «ихних». — Надоели.

Родионов пожал плечами. Вид у него был недовольный, и Маша по привычке переживала из-за его недовольного вида. Все ей казалось, что это она виновата в том, что великий сердится.

Великий вдруг подошел и потрогал царапину у нее на шее. Маша отшатнулась, как пионерка, которую случайно взял за руку председатель комсомольской организации.

— Помазать надо, — морщась, сказал писатель, — хоть йодом. Может, у этой Лиды под ногтями трупный яд!

— Это легко, — пробормотал Веселовский, — они все падалью питаются. Вот черт. Ехал, думал — оторвусь, а тут… Убийство и развод, и вообще хрен знает что!…

— А… почему вы приехали? — осторожно спросила Маша. — Вы же… не собирались, правильно?

— Куда не собирался? — спросил Веселовский не слишком приветливо.

— Ну, в Киев. Мы накануне в издательстве встречались, и вы ничего нам про Киев не сказали!

Они тогда сидели у Весника, курили и пили зеленый чай. Веселовский шуршал газетой прямо как сейчас и строил ей глазки. Это было забавно и приятно — ей давным-давно никто не строил глазок!…

И… и…

Было что-то еще. Точно. То ли фраза, то ли взгляд, которые тогда ее насторожили, а она не придала этому значения. Что-то такое, чего не должно было быть!…

Да. Точно.

Ей некогда было вспоминать, и она решила, что потом непременно вспомнит, а сейчас Маше казалось очень важным выяснить, почему Веселовский все-таки приехал на дачу.

— Не знаю, почему я не сказал, — буркнул Веселовский, — хотя и так все знают, что у нас концерты в Киеве записываются. Отборочные туры на Евровидение в эфире каждую неделю!… Да у меня и не спрашивал никто! А я сумку с концертными костюмами в Москве оставил, представляете?! Эти провинциалы хреновы мне черный костюм приволокли, а я их в принципе не ношу! В прин-ци-пе! Что я им?! Люди в черном, что ли?!

— Игорь, а кто вас пригласил на дачу?

Вопрос был слишком в лоб, и Маша сама поняла это, как только договорила. Веселовский вздернул брови и посмотрел на нее с сожалением, как умный на дурочку.

— А что такое? Это допрос?

— Да ладно вам, — вдруг добродушно сказал Родионов. — Моя помощница играет в детектив, разве вы не видите? Всю жизнь около детективов, ну и хочется ей… поиграть. Не обращайте внимания.

«Он прикрывает меня, — поняла Маша. — Он говорит это специально, чтобы отвлечь и задобрить Веселовского. Я знаю все его интонации, и — уверена! — он тоже хочет услышать ответ».

Ну и дела.

— Не всю жизнь, — пробормотала она, подыгрывая Родионову. — А два года только!… Вас… Мирослава Макаровна пригласила, да, Игорь?

— Ну да. Я ее сто лет знаю. Она тут у них… знаменитость. Тарас Шевченко и Леся Украинка в одном лице, даром что муж паленой водкой торгует!

— Так уж и паленой? — игриво переспросил Родионов. — Или это вы шутите?

— Да откуда я знаю, паленой или не паленой! — с досадой сказал Веселовский. — Так говорят, а там…

Тут вдруг он как-то странно дернул головой и оглянулся — Мирославин «чоловик» сидел все на том же месте, следовательно, рассуждения о водке отлично слышал! Странное дело, но вид у него был совершенно равнодушный. Никак невозможно было понять, что с ним — то ли он так уж пьян, что вообще не воспринимает окружающую действительность, то ли ему все по фигу!…

Веселовский издали поклонился «чоловику», как будто извиняясь, и посмотрел на Машу. Глаза у него смеялись.

— Как я попал!… — одними губами сказал он и возвел глаза к потолку. — Как я погорел!…

Родионову надоели его пируэты вокруг Маши Вепренцевой — или то, что казалось ему пируэтами, — и он вдруг громко заметил, что день в разгаре и хорошо бы Маше хоть позвонить Ольге Ивановой, решить, что они будут делать, если даже под вечер им не удастся выбраться с распроклятой дачи, из распроклятой Кончи-Заспы!