Марио Пьюзо - Первый дон

Первым пред Александром предстал его верный помощник, прослуживший у него двадцать лет, Стири Пландини, виновный в подделке папских булл. Чезаре прекрасно его знал, потому что с самого детства часто видел у Папы.

Пландини вкатили в приемную на арестантском кресле, прикованным цепями. Их скрывала наброшенная сверху накидка, дабы не оскорблять видом кандалов великолепие ватиканских интерьеров.

Александр тут же приказал снять цепи с рук Пландини и дать ему чашу вина. Но когда Пландини попытался что-то сказать, с губ его сорвался только хрип.

– Пландини, – обратился к нему Александр, в голосе его слышалось сострадание, – тебя судили и вынесли приговор. Ты верно служил мне много лет, однако теперь я ничем не могу тебе помочь. Но ты молил об аудиенции, и я не смог тебе отказать. Так что говори.

Стири Пландини был типичным книжным червем.

Одного взгляда хватало, чтобы понять, что в руке он никогда не держал ничего тяжелее гусиного пера. Слабый, худосочный, он занимал в кресле совсем мало места. И голос его не отличался от шепота.

– Ваше святейшество, проявите милосердие к моей жене и детям. Уберегите их от страданий за мои грехи.

– Я прослежу, чтобы им не причинили вреда, – пообещал Александр. – Ты назвал всех своих сообщников? – Папа надеялся, что Пландини сможет указать на кого-то из особо нелюбимых им кардиналов.

– Да. Я полностью раскаялся и молю вас, во имя Святой Девственницы, сохранить мне жизнь. Позвольте мне жить и заботиться о семье.

Александр задумался. Помилование этого человека подтолкнет на предательство и других. Но он чувствовал жалость. Столько лет едва ли не каждое утро он диктовал письма Пландини, обменивался с ним шуткой, справлялся о здоровье детей. Тот был прекрасным секретарем и ревностным католиком.

– Тебе хорошо платили. Что толкнуло тебя на это отвратительное преступление? – спросил Папа.

Пландини закрыл лицо руками, тело сотрясалось от рыданий.

– Мои сыновья. Мои сыновья. Они молоды, необузданны, и мне приходилось платить по их долгам. Я не мог отпустить их от себя. Надеялся повернуть лицом к вере.

Александр взглянул на Чезаре, но его лицо оставалось бесстрастным. Так или иначе, Пландини сделал удачный ход. Все знали любовь Папы к своим детям. Он мог понять мотивацию человека, сидящего перед ним в кандалах.

Стоя у окна, залитый ярким солнечным светом, в окружении портретов милосердной Мадонны, Александр в очередной раз осознал, сколь велика лежащая на нем ответственность. В этот самый день сидящего перед ним мужчину могли повесить на площади, лишив его самого всех радостей жизни, а детей, пятерых сыновей и трех дочерей, повергнуть в горе. И уж конечно, трое остальных соучастников должны умереть, даже если он и помилует Пландини. А может, стоило казнить и его?

Александр снял с головы митру, даже матерчатая, легкая, очень уж сильно она давила. Приказал страже освободить узника от остальных кандалов и поставить на ноги.

Увидел изувеченные плечи Пландини, результат пытки на дыбе.

Сокрушенный печалью, вызванной не столько жалким видом этого грешника, как злом, которое переполняло мир, он шагнул к Пландини, обнял его.

– Святая мать сострадания говорила со мной. Ты не умрешь. Я тебя помилую. Но тебе придется покинуть Рим и оставить семью. Ты будешь жить в монастыре, расположенном далеко отсюда, и замаливать свои грехи перед Господом.

Он усадил Пландини на арестантское кресло и дал знак увезти его. Что ж, решение он принял соломоново: помилование останется в тайне, остальных соучастников казнят, он же сумел послужить и Богу, и церкви.

Внезапно его охватила радость, какую он испытывал нечасто. Почувствовал, что в этот момент его устами говорил сам Господь. Безмерно доверяющий ему, уверенный в его вере. Но оставалось только гадать, доступен ли Чезаре такой же экстаз от проявления милосердия.

Следующий проситель отличался от первого, как небо от земли. «С таким, – думал Александр, – негоже проявлять мягкость. Может оказаться себе дороже». Предстояла жесткая торговля, и он собирался до конца отстаивать свою позицию. Милосердия этот господин определенно не заслуживал. Папа решительно вернул митру на место.

– Мне подождать у секретарей? – спросил Чезаре, но Папа махнул ему рукой, предлагая следовать за ним.

– Возможно, тебе это будет интересно.

Для встречи Папа выбрал другую приемную, не настраивающую на милосердный лад. На стенах висели портреты Пап-воинов, поражающих врагов церкви мечом и святой водой. На других полотнах неверные обезглавливали святых, Христосы смотрели с крестов, в крови и терновых венцах. Приемная эта называлась залом Мучеников.

К Папе подвели главу знатной и богатой венецианской семьи Розамунди. Ему принадлежала сотня кораблей, развозивших товары по всему миру. Но об истинных размерах его состояния никто ничего не знал: в Венеции богатством не кичились.

Бальдо Розамунди, чуть старше семидесяти лет, одевался скромно, в черное и белое, но пуговицами на его костюме служили драгоценные камни. По лицу старика чувствовалось, что он настроился на деловой разговор, какие у них уже случались, когда Александр был кардиналом.

– Так ты предлагаешь канонизировать свою внучку? – весело спросил Папа.

Бальдо Розамунди заговорил уважительным тоном:

– Ваше святейшество, я бы не посмел обратиться к вам со столь дерзким желанием. Народ Венеции подал петицию с просьбой начать процесс канонизации. Священники, посланные курией, проверили изложенные в петиции факты и сочли их убедительными. Как я понимаю, все этапы уже пройдены, дело только за вашим окончательным одобрением.

Александр получил необходимую информацию от епископа, занимающего пост Защитника веры, который и рассматривал петиции о канонизации. Дора Розамунди относилась к категории белых, не красных, святых. То есть достигла святости благодаря абсолютной добродетели: жила в бедности, раздавала милостыню, заботилась о больных и убогих, возможно, совершила одно-два чуда. Каждый год в курию поступали сотни прошений о канонизации белых святых. Александр их не жаловал, отдавая предпочтение красным святым – мученикам, погибшим за веру.

Документы показывали, что Дора Розамунди не пожелала жить в достатке и благополучии, как остальные члены семьи. Помогала бедным, а поскольку в Венеции их практически не было, город лишал своих обитателей даже права на жизнь в бедности, путешествовала по маленьким городкам Сицилии, собирала беспризорных детей, заботилась о них. Помимо целомудрия и жизни в бедности, Дора бесстрашно ухаживала за жертвами эпидемий, которые постоянно обрушивались на Италию. И сама умерла во время одной из них в возрасте двадцати пяти лет. Семья начала процесс канонизации всего через десять лет после ее смерти.