Андрей Воронин - Последнее купе

Он хорошо помнил, что Ахмет закрыл купе на защелку – точно, закрыл. Но теперь оно было отворено. Еще Жора помнил, как Ахмет говорил в тамбуре: «…если твоя девушка вообще когда-нибудь проснется». Точно, говорил.

Купе было открыто. Жора сжал в руке ключ, тот самый – с длинным стержнем и бородкой. Толкнул дверь в сторону.

Леночка лежала на животе, зарывшись лицом в подушку. Первой Жориной мыслью было: задушена. Он даже не сомневался в этом – последние полчаса, проведенные в обществе Ахмета, научили его верить в худшее. Жора приблизился к девушке, тронул ее за плечо. И тут же отпрянул.

Он знал, что кожа должна быть мертвой и холодной, как резиновая игрушка, пролежавшая в остывшей ванне. Или – едва теплой, как чай, забытый за долгим разговором. Или – теплой, просто теплой. Но Леночкино плечо показалось Жоре обжигающе горячим. Он сел рядом на корточки, дотронулся еще раз.

Нет, по крайней мере, она жива, в этом сомнений не было. На ее лбу выступил горячий пот, она дышит часто и глубоко. Наверное, это духота, подумал Жора. Или дурные сны.

Он принялся собирать свои вещи, разбросанные на полу. Свалил все на полку, взял с собой белье, мыло, полотенце, ключ от уборной и кое-что из аптечки. На цыпочках вышел.

Коридор наискосок перечеркнул первый оранжево-красный луч солнца, пассажиры еще спали. Муха, жужжа, где-то билась о стекло, в воздухе лениво крутилась пыль. «Туда-туда… туда-туда…»

Жора открыл дверь уборной своим ключом, он его стянул еще в конце 80-х, во время школьной экскурсии в Волгоград.

Уборная, несмотря на угрожающую надпись «Не работает по технич. причинам», оказалась в полном порядке. Ни запахов, ни воды на полу, ни черных штрихов на стенках унитаза. Чистота идеальная, здесь можно босиком ходить, не испачкаешься. Картину портила лишь квадратная дыра в потолке – там не хватало одной панели.

Жора умылся, почистил зубы, обработал царапины на животе и ладони йодом, наклеил сверху пластырь. Сменил белье, грязное спустил в унитаз. Внимательно изучил в зеркале свою физиономию, решил, что сойдет, потом вспомнил про сигареты, и на него накатила такая никотиновая тоска, хоть в окошко бросайся. Кстати… Жора потянул вниз ручку окна, рама послушно скользнула вниз. Это хорошо, это очень даже кстати.

Жора вернулся в купе, переоделся, отыскал пару носовых платков. Через минуту он уже отдраивал в тамбуре свою и Ахметову кровь с пола и дверей. Кровь успела присохнуть, забилась в «бубновые» ромбики на полу, а солнце поднималось все выше, вот-вот потянутся сюда первые курильщики.

Без четверти пять пузатый графин опустел, и Кафан, накрыв горлышко ладонью, сказал:

– Все. Стоп-кран, Шуба. У нас еще дела.

Он не стал дожидаться, пока его осоловевший товарищ отреагирует, тут же подозвал официанта и рассчитался.

– На дорожку чего-нибудь схватим, э-э? – промычал Шуба.

Кафан рывком поднял его со стула, легонько врезал по скуле. Изо рта у Шубы вывалился наполовину пережеванный кусок рубленой котлеты.

– Смотреть на тебя тошно, ишак, – негром ко произнес Кафан. – Шевелись давай… Нам еще семь вагонов пройти.

Они двинулись к выходу.

Кафан в отличие от Шубы заметил, как минут сорок назад через вагон-ресторан пронесся упитанный кавказец в красных трусах, а вслед за ним – проводница. Кафан хорошо догадывался, что за проблемы возникли у этого пассажира и почему он так спешит. Кафан велел Шубе заткнуться и смотреть в окно.

– А че? – не понял тот.

– Сиди и смотри, дубина.

К счастью, в ресторан к тому времени успели стянуться еще не менее пяти опохмеляющихся, на Кафана с Шубой никто не обратил внимания. Спустя какое-то время красный кавказец проследовал обратно, уже в сопровождении милиционера. Он на минуту задержался у стойки и потребовал пятьдесят граммов пшеничной.

– Слющяй, меня абакрали, так? Я должен выпить, слющяй, и пусть ваша фирма аплатит эта дела.

Милиционер скривился и что-то сказал официанту, тот молча налил рюмку водки, подвинул потерпевшему. Пока кавказец пил, милиционер обвел зал пустыми глазами. Задержался на Шубе; у Шубы, наверное, какие-то особенные внешние данные, все почему-то его замечают, именно его – хоть рядом будет кипеть черт знает какая толпа. И милиционер, значит, тоже залюбовался на Шубину пьяную рожу. Смотрел, не моргая. Кафан уже подобрался весь, он даже сомневаться перестал, что сейчас этот синепогонник подойдет к ним с Шубой и скажет: «Ваши документы, пожалуйста…», а потом: «Что у вас в рюкзаках?»

Но милиционер, по правде сказать, сам выглядел так, будто только недавно загнал в вену хорошую порцию героина. Пошарил, пошарил глазами – и ушел вместе с кавказцем.

А теперь пора уходить и им. Кафан вывел Шубу в тамбур, еще пару раз навесил с обоих флангов, пока тот не пришел в себя окончательно. Потом они покурили, посмотрели в окошко и двинули в седьмой вагон.

В седьмом ехала какая-то детская танцевальная группа из Сочи – об этом сообщал пестрый самопальный плакат на окне в коридоре. В предбаннике на мусорном ящике дремала тощая, как скелет, тетка в спортивном костюме с зубной щеткой в руках – наверное, руководительница.

В шестом Кафан и Шуба не обнаружили ничего интересного. В тамбуре стоял какой-то парень, с преувеличенным интересом таращился в окно. «Мастурбировал, точно», – подумал Шуба. Оба туалета были открыты, в «девятке» спала какая-то длинноволосая цыпа, проводника не видно.

В пятом глухо.

И в четвертом, и в третьем. Во втором вагоне туалет оказался заперт, Кафан приободрился немного, оставил Шубу дежурить в предбаннике, сам пошел разговаривать с проводником. Проводница как раз выползала из своего купе – через семь минут станция.

– Мы от Зиги Эсанбаева, – сказал Кафан, глядя ей прямо в опухшие со сна очи.

– Очень хорошо. И что дальше?

– Хозяин распорядился забронировать для нас последнее купе в вашем вагоне, но тут, видно, вышло недоразумение. Проводница ткнула Кафану в грудь свой палец с длинным черствым ногтем и сказала:

– Еще раз увижу здесь твою урочью рожу, парень, и можешь считать, что место в каталажке на ближайшей станции тебе забронировано. Понял?

Кафан молча улыбнулся, словно Кларк Гейбл, выполнил «направо, шагом марш» и последовал к Шубе в «предбанник». Все время, пока он шел по коридору, спину ему щекотал колючий взгляд проводницы.

– Надо смываться из этого поезда, – мрачно сказал Кафан, закуривая в тамбуре. – Хрен поймешь что.

Шуба вышел помочиться в клетушку между вагонами.

– Да ладно, пробьемся, – донесся оттуда его нетрезвый жизнерадостный голос.

На завтрак и уборку времени уже не оставалось, через десять минут Ростов. Вместо завтрака Жора глотнул арманьяк из горлышка, затем свалил свои вещи в сумку, проверил деньги – осталось восемьдесят шесть долларов.