Андрей Воронин - Последнее купе

– Вообще-то здесь не всегда так холодно. Полгода ночь, полгода день, а по весне миндаль цветет. Красота. Но это на юге, Осло, Берген там… Здесь только морошка. И елки. Ты себе красивую елку выбрал, Балчи. Настоящую скандинавскую красавицу.

Жора привязал его за горло к той самой ели, возле которой он лежал, руки и ноги опять завел назад и сковал вместе вокруг ствола – Балчи стоял, воткнувшись коленями в снег, статуя статуей. Только дрожал и звенел. И улыбался.

Жора срубил крепкий толстый сук.

Моя ты красавица, подумал он.

Срезал топориком кору и мох, чиркнул раз-другой по кончику. В руке у него остался заостренный колышек.

Спустя четверть часа Жора вымыл руки спиртом, сбросил в снег окровавленный полушубок и остатки спирта вылил на него. Ветер и огонь заспорили, завалтузились весело на овчине, пока та не обуглилась и не развалилась на тысячи мерцающих шерстинок.

Потом Жора побрел обратно к «лендроверу», через новые и новые сугробы. Долго брел, а «лендровера» все не было, только елки кругом и снег, будто из самосвала.

Нету и нету.

Может, занесло?

Или я потерял направление, подумал Жора. Он пошел в другую сторону. Там тоже валил снег и скрипели под ветром елки, больше ничего. Он хотел закурить, но вспомнил, что сигареты оставил в бардачке. Только свитер, рубашка да брезентовые штаны. Тело под ними начало тихонько позванивать, это лопаются от мороза живые клетки.

Вот хренотень какая, кило кошачьей срани.

Ау-у!

Всю ночь на вилле Эгге-Пер горел свет – там Леночка Лозовская ждала мужа домой.

В восемь утра Вовкин проснулся и заорал, а Жора так и не вернулся. Это ведь только говорится: «восемь утра», на самом деле за окном долгая полярная тьма, и норвежский диктор из Асберга опять передает буран и шторм, секущий снег, двадцать три – двадцать восемь. так сладко было бы уснуть и не вставать до самого апреля!

Лена распотрошила свой заветный тайничок и всандалила в вену все, что там еще оставалось.