Андрей Воронин - Последнее купе

В семь он наконец позвонил по мобильному с полдороги: у нас порядок, встречай. Лена уже давно была на взводе, час назад она открыла свой тайничок и приняла лишние полкубика. Тогда ей думалось, каково же быть вдовой наркоторговца, а сейчас было ломово, хоть вой, но ничего, она успокоится, минутку, вот только закапает атропин в глаза – ха-ха, если до Жорки дойдет, в чем дело, он вставит дробовик ей в ухо и спустит пять раз.

Лена отнесла в сауну два комплекта мужского белья, проверила там холодильник, добавила упаковку пива. Так…

Потом ужин. Индейка, выпивка, овощи, ягодный пирог.

Потом спальня. Белье, пепельница, зажигалка, пакетик с травой-муравой – чтобы гостю снились приятные сны.

Потом Вовкин захныкал, стал выгибаться у нее в руках. Лена прикрикнула на него: у мамы много работы, понимаешь или нет? – усадила перед телевизором в холле, пристегнула к креслу ремешком и заперла. Ничего, поорет полчасика, выбьется из сил и уснет.

Сивый не разрешает держать няньку, вот беда, только Гунар Вердруп – больше чтоб ни души в доме. Все приходится делать самой. А попробуй убраться на трех этажах, хотя бы только вытереть пыль – руки отвалятся, горб вырастет. А тут еще Вовкин. Что бы она делала без этих кубиков, полкубиков, четвертькубиков, Лена не представляет.

Метель и полярная ночь, вот ее новые подружки.

Она как раз успела зажечь свечи на столе, пламя заплясало на приборах и цептеровском фарфоре – и тут дверь открылась и вошел Жора. За каких-то четыре часа щетина снова обсыпала его щеки, глаза пустые. На плечах у него мешком висит курьер.

– Парень обомлел малость, – сказал Жора и бережно опустил тело в кресло.

– А второй где? – спросила Лена.

– Не знаю. Тащи спирт и мочалку, быстро.

Жора расстегнул «мордошлеп», оказалось, что лицо у курьера иссиня-черное, в язвах. Обморозился. Жора влил ему в рот немного разбавленного спирту, посмотрел, проговорил с сомнением:

– Слушай, Ленка, что-то рожа его…

– Что?

Он помотал головой.

– Ничего. Ладно, ты давай тут, я пойду переоденусь.

Лена сама стянула с курьера одежду, стала растирать тело мочалкой. Парень был весь волосатый, как кошка, смуглый, то ли армянин, то ли. Потом вдруг заметила, что он открыл глаза и смотрит.

– Жора! – закричала она не своим голосом.

Жора уже вернулся и стоял рядом, он все видел. Лицо его будто растворилось, исчезло, щетина одна торчит. Он дырявил курьера глазами, все не мог надырявиться. Потом сказал спокойно:

– Ну вот. Я и догнал тебя, сволочь.

Курьер тоже все понял, он пошевелил синим ртом, он хотел сказать, что так не принято, что хозяин не простит, если с ним что-то случится.

– Не беда, как-нибудь уладим, – успокоил его Жора. – Главное – груз, Балчи. Тридцать кило срани. А все остальное – суета.

Вовкин заорал в холле, проснулся.

– Ну отпусти ты его, Жор, нам ведь от него ничего не надо, ведь правда? У него и нет ничего такого, с чего бы нам самим стало легче! Он обморожен, он болен! – Лена, подвывая, цеплялась за Жорин полушубок. – Накормим его и пусть идет, пусть сгинет сам!

Жора аккуратно расцепил ее пальцы и отшвырнул Лену в сторону.

– Не вой, – сказал он. – Я просто покажу Балчи наши красивые места, а потом мы срубим елочку к Новому году. Новый год скоро, ты помнишь еще? В лесу родилась елочка, в лесу она росла.

Он, кряхтя, натянул на ноги непросохшие сапоги. Балчи Хадуров голый лежал на полу в странной акробатской позе, его руки и ноги были скованы за спиной.

– Уймись, парень, пока не поздно. – прокаркал Балчи. – Сивый пришлет спецов, вот увидишь. они этот дом… в мясную лавку превратят. Всех порежут, и дите ваше порежут. Ты подумай башкой, прежде чем.

Жора не слушал его.

– А тогда, полтора года назад, помнишь, Лен? – сказал он. – Душное купе, пот, грязь, дышать нечем. Я вот помню. Я ехал и мечтал, что будет снег, праздник, воздух будет пахнуть еловыми шишками и мандаринами, свечи будут стоять на столе.

– Давай хоть оденем его, – всхлипнула Лена.

– Да он ничего не сделает мне! – выкрикнул Балчи. – Он уже обосрался! Кишка тонка!

Жора наступил ему на лицо, надавил и ждал, пока сдавленные крики не утихнут под сапогом. Потом стянул с вешалки ремень и продел его под наручниками. Присел и быстрым рывком вскинул тело себе на спину. Балчи выгнулся дугой, застонал.

– Не смей, Жорка! – крикнула Лена.

Жора уже отпер дверь, впустив в прихожую снег и ветер. Потоптался на пороге и сказал вдруг:

– А я бы уже три четверти срока отслужил, между прочим. В «дедах» ходил бы.

Прошел целый час, наверное, «дворники» перемолотили тонны снега на лобовом стекле, и Эгге-Пер, и усадьба Мортенсена, все, казалось, кануло куда-то безвозвратно. Наконец фары осветили перечеркнутые белыми траекториями стволы елей. Жора остановил машину.

– Вот у меня часто так бывает, – сказал он, перебирая содержимое карманов полушубка. – Поругаюсь с женой, убить готов, а потом сяду за руль, закурю, «моргну» раз-другой, прокачусь до моря и обратно – и все как рукой сняло. Иду мириться. Ты слышишь, Балчи?

Балчи Хадуров лежал, уткнувшись лицом в пол, похожий на волосатого паука с помятыми, вывернутыми лапками. Если он и слышал что-нибудь, то никак не реагировал. Жора перебрался на заднее сиденье, в руке у него блеснул никелированный ключ. Он приподнял пленника за волосы, отстегнул наручники, ударил его по щекам.

– …И вот сижу, рулю, думаю: вдруг и на этот раз отпустит? – продолжал Жора. Он открыл дверцу и вытолкнул Балчи наружу. – Не поверишь. Сработало. Отпустило. Так что можешь бежать, куда хочешь.

Жора вышел из машины, поднял скрюченное тело Балчи, встряхнул.

– Вон там – море, Балчи. Там – лес густой. Местные гордятся, что не спалили его во время соляного голода, когда селедка и треска гнили, а без рыбы им хана. Соседи выпаривали морскую воду, жгли огонь месяцами и в результате остались без дерева. А тут, полюбуйся – красота. Беги, Балчи.

Хадуров поднял голову, открыл глаза. Он все слышал, конечно, хотя говорить уже не мог. Отмитинговался. Кровь на морозе схватилась в камень и размазанные по лицу губы застыли в подобии улыбки, он не мог их разлепить, даже если очень приспичило бы.

Но Балчи не собирался сдаваться. Он толкнул Жору и, шатаясь, побрел прочь, к лесу. Побежал.

Снег валил огромными хлопьями, будто из самосвала, очень скоро белая фигура растворилась в нем.

Жора вернулся в машину, сел, посидел, выкурил сигарету. Вспомнил вокзал в Столине-Майском, горькую желчь, кипящую у самого горла. Хорошенько вспомнил, а потом взял топорик, бутылку, кое-что из альпинистских побрякушек и отправился вслед за Балчи.

Тот особо далеко не ушел. Покружил среди елей и сложился ватрушкой. Лежит, дышит, позвякивает от холода. Жора наклонился над ним, плеснул в лицо спирт из бутылки.