Андрей Воронин - Последнее купе

Хлус ударил по тормозам, машина громыхнула всеми своими железками, дернулась и встала. Сбил, нет? Он выскочил наружу. Сначала подумал, что сбил. Черт, ведь не мог же не сбить, черт подери, он ведь перед самой машиной застыл, как девушка в ожидании первого поцелуя…

Нет, ни фига.

Жора, дико оглядываясь, убегал во дворы, целый и в общем невредимый – если не считать левой руки, обмотанной грязным бинтом. Споткнулся, вскочил, бедолага, мелькнул в низкой арке между двумя монументальными пятиэтажками. Хлус сунул руку в карман куртки, нащупал согретую телом металлическую рукоятку. Захар кричал из машины:

– Чего встал? Садись, елки, поехали!

Хлус кивнул, рысью вернулся к «москвичу». На миг представил, как Жора быстро-быстро лепечет что-то высоким голосом, придавленный к стене передним бампером машины, при каждом вздохе хрустят его переломанные ребра и кишки упоительно пищат. Нет, не уйдешь, мартышкин член.

Жора не успел разглядеть их лица, он не знал, что им нужно. На какое-то время он даже забыл, кого собирался искать в этих темных дворах с древними двухэтажными сараями, построенными, видно, еще задолго до XX съезда. Он бежал, слыша за спиной рев автомобильного двигателя, по стенам домов металась его разорванная надвое тень от ярких фар, и не было времени, чтобы оглянуться или даже подумать о чем-то другом, кроме: только бы не упасть.

Машина подшибла его у низкой арки, соединяющей два соседних двора. Жора почувствовал удар и инстинктивно подобрал ноги, его бросило на капот, перекатило, ударило в лобовое стекло и швырнуло вниз и вбок. Поврежденную левую руку будто обдало крутым кипятком.

Рядом тут же послышался грохот, металлический треск и визг. Жора вскочил и, почти ничего не видя от боли, побежал дальше, вперед.

…«Москвич» влепился в толстую бетонную балку, преграждающую въезд во двор; фары осыпались, радиатор провалился внутрь, капот смялся гармошкой, будто машина вот-вот чихнет. Уже находясь в соседнем дворе, Жора услышал, как сзади хлопнули дверцы, кто-то выругался. И – быстрые шаги, эхом отдающиеся в стенах двора. Очень быстрые. Его догоняли.

– Стой, козел!

Жора перемахнул через какие-то кусты, впереди скамейка, рядом песочница, он пошуровал через детскую площадку, врезался коленом в железную карусель – та отозвалась резким натужным скрипом. Раненный в руку Чапаев: врешь, гад, не возьмешь.

– Башню развалю, сука!..

«А у меня ведь есть пистолет, – подумал Жора на ходу. – Пистолет. Я могу выстрелить. Если только…» Он хлопнул здоровой рукой по поле куртки, где за прокладкой лежал «магнум». Пистолет был на месте.

А двор уже остался позади, и перед Жорой раскинулся пустырь, огромный и заброшенный, перечеркнутый следами автомобильных колес. И Жора сразу вспомнил, что он собирался искать здесь, во дворах. Кого он собирался искать. В нескольких метрах впереди, раскачиваясь, стоял на коленях человек в темном деловом костюме. Костюм был в грязи, спина ссутулена, волосы выпачканы в чем-то липком и торчат в стороны; и то, и другое, и третье очень не походило на Владимира Алексеевича Пятакова, главного инженера ПО «Ризопласт», Жориного отца. Но все-таки это был он. «Пьяный? – с безграничным удивлением подумал Жора. – Мой отец? Здесь?..»

– Папа! – позвал он.

Владимир Алексеевич не обернулся на голос. Подойдя ближе, Жора увидел, что черный твид пиджака сбоку влажно блестит, оттуда на землю сочится жидкость. Кровь. Темно-бурая, как свекольный сок, густая, родная кровь, Пятаковская, – вон как ее много здесь разлито, целая лужа. И волосы тоже в крови.

– Папа, что случилось? – сдавленно просипел Жора.

Он тронул отца за плечо, плечо оказалось на удивление податливым, ненастоящим, будто торшер на тонкой ножке. Отец качнулся и медленно повалился на спину, подвернув под себя ногу. Взгляд бессмысленно скользнул по Жоре, потом в небо, и глаза закрылись. Лицо Владимира Алексеевича было в крови. И сзади слышались шаги, топот, совсем рядом. Жора вдруг почувствовал себя мальчишкой-трехлеткой, одиноким, растерянным, брошенным родителями в детсадовской раздевалке.

– Папа! – заорал он, падая на колени рядом.

В этот момент грянул выстрел. Что-то пронеслось рядом с Жориной щекой, черное, обжигающее. Далеко впереди, у забора на самом краю пустыря, он увидел Хадурова. Лейтенант стоял, повернувшись «корабликом», словно сдавал зачет по стрельбе; в одной руке чемоданчик, в другой, вытянутой навстречу Жоре, – пистолет.

Сзади послышался вскрик. Жора обернулся, там были Хлус и Захар. Хлус лежал на земле и бешено сучил ногами, раскидывая грязь, из разорванной на животе куртки нещадно лило. Захар смотрел на товарища, пуская слюни через отвисшую губу, потом устремил взгляд куда-то вдаль, на тот конец пустыря. В руке у него тоже оказался пистолет, Жора услышал выстрелы.

– Отсоси, – донесся издалека голос Хадурова. Лейтенант подтянулся и оседлал забор. Затем скинул чемоданчик вниз, по другую сторону, и сам спрыгнул следом.

Захар переступил через корчащегося Хлуса, схватил Жору за волосы, дернул назад.

– Что у него в чемодане? – выдохнул он.

– Доллары, наверное, – сказал Жора.

Захара как ветром сдуло. Он пересек пустырь за считанные секунды, мощным тигриным прыжком перемахнул через забор – и исчез.

Жора остался один. С отцом и Хлусом. Голова отца лежала у него на коленях, кожа на лбу пожелтела и собралась тонкими пергаментными складками, правая щека в крови.

– Папа, не надо, – бормотал Жора. – Ну, не надо, пожалуйста, это ерунда какая-то, откуда я мог знать, что ты в самом деле приедешь. Ты ведь не поверил, правда? Это мать подначила, я знаю. Ну прости. Пожалуйста. Сейчас кто-нибудь обязательно примчится, мы тут весь двор на уши поставили. Тебя отвезут в «скорую», все будет хорошо. Потом вместе сядем в поезд, вернемся домой, и я пойду в эту армию, черт с ней. Это еще не самое страшное, бывает хуже. Я понял. Когда не везет, так все равно где ты – хоть в спальном вагоне с девушкой едешь, хоть «очко» драишь, хоть. Папа?

Лицо Владимира Алексеевича дернулось, нахмурилось, он с трудом открыл глаза. Посмотрел на Жору.

– Явился, значит. – вылетело из приоткрытых губ.

Жора наклонился к нему и улыбнулся.

– Ну вот видишь. Все будет в порядке, все хорошо.

– Фиг там. Сдохнете оба, суки.

Это прохрипел огненно-рыжий Хлус, он еще корчился, плакал, взбрыкивал, судорожно подтягивая колени к развороченному животу и оскаливая зубы. Между пальцев, которыми он пытался зажать рану, выглядывали сизо-алые кишки.

– Сдохнете, а как же. Все вы, суки чумные, паскуды, все там будете. Где порошок, а? Говори, сука, где?.. Где?! Ой, бляа-а!

Когда Жора снова повернулся к отцу, глаза его снова были закрыты и ввалились; тонкие, будто иголкой прочерченные складки прорезали веки. Отец уже не дышал.