Дмитрий Петров - Призрак киллера

Кстати, это был не просто оригинальный метод убийства, но и самый приемлемый в данном случае. Стрелять в гостинице было категорически нельзя — могли услышать, а потом устроить повальный обыск. Резать Вадика ножом — плохо, потому что можно сильно испачкаться в крови, а времени для переодевания и уничтожения залитой кровью одежды не было.

Можно было, конечно, задушить руками, но Щелкунчику показалось, что сделать это при помощи баллончика самого же Вадика будет наиболее изящным и справедливым решением вопроса.

Это почти то же самое, что и банальное удушение, только сделано с помощью оружия самого же убийцы… Называется — не рой другому яму…

Спустя секунду Щелкунчик понял, что оказался прав. Ему не пришлось наблюдать долгую сцену корчей и судорог. Отрава просто привела к остановке сердца.

Задуман яд был хитро — специально для того, чтобы убить человека и не оставить при этом никаких следов. Распылил бесцветный яд по комнате, и все… И сердце жертвы умирает постепенно, в течение ночи, например. А потом медики говорят, что случилась острая сердечная недостаточность. Что ж, всякое ведь бывает в жизни. Известно, что человеческое сердце мало предсказуемо, может вдруг и остановиться…

Ну а если выпустить весь газ прямо в горло — тут, конечно, картина совсем другая. Щелкунчик использовал баллончик не по назначению, он совершил не тайное, а открытое убийство.

Более того, он даже не стал вытаскивать баллончик изо рта мертвого Вадика, когда тот, посинев, повалился на него своим безжизненным мягким телом. Он просто оттолкнул тело от себя к стенке туалета и быстро вышел оттуда, крепко прихлопнув за собой дверь. Можно представить себе изумление человека, который теперь первый войдет в этот туалет, — его встретит мертвец с синим лицом, выкатившимися остекленевшими глазами и с торчащим изо рта баллончиком… От такого зрелища сердечная недостаточность может случиться у самого посетителя туалета.

«Собаке — собачья смерть», — подумал Щелкунчик, ускорив шаг, и это были последние слова, которыми он сопроводил на тот свет своего недавнего знакомого…

Теперь надо было действовать быстро. Как выражался президент Ельцин: «Голосуй, а то проиграешь»…

Щелкунчик сбежал вниз на первый этаж и, сделав свою походку плавной и вальяжной, вошел в ресторан. Грохотала дебильная музыка, на эстраде кривлялись провинциальные музыканты — любимцы местной публики. Но взгляд Щелкунчика напряженно шарил по залу, выискивая ту самую даму, которой было предназначено к утру умереть.

Неужели он опоздал и теперь дама уже ушла к себе и успела наглотаться этой дряни? Но нет, все оказалось в порядке — парочка сидела за столиком в самом центре зала, как бы напоказ. Черняков как раз наливал даме в бокал шампанское.

«Страхуется, сволочь, — понял Щелкунчик. — Он специально выбрал центральный столик, чтобы потом все могли подтвердить, что покойная последний вечер провела в дружеской беседе с ним… Потом он еще наверняка демонстративно в холле попрощается с ней. Сделает это громко, чтобы были свидетели их прощания. Наверное, поцелует ей ручку и пожелает приятных сновидений… Сновидений, от которых ей не суждено проснуться, по его замыслу… Но зато потом все подтвердят, что покойная провела нормальный вечер с господином Черняковым, потом они простились, и она поднялась к себе одна. А уж что сердце под утро остановилось — воля божья, судьба, рок, фатум…»

Щелкунчик сел за столик неподалеку и закурил, не сводя глаз с женщины. Теперь он твердо намеревался спасти ее. Хотя бы только для того, чтобы поговорить с ней, узнать, кто она такая и отчего этот хорошо одетый солидный господин так захотел непременно убить ее…

Сама по себе такая информация не может быть лишней, ведь дело касается комбината, в отношении которого у самого Щелкунчика имеются определенные задачи…

Щелкунчик любовался женщиной — она и в самом деле была очень красива, он это с самого начала верно отметил. Отличная стройная фигура. И не такая, какие сейчас в моде с легкой руки американских диетологов, а по-настоящему отличная женская фигура: где надо — узко, а где надо — широко… Каштановые волосы рассыпались по плечам, которые, пожалуй, были чуть широковаты при узкой талии, как у героини по имени О из романа Полин Реаж… Отвлекала музыка, которая назойливо лезла в уши и могла свести с ума любого нормального человека.

На ярко освещенной маленькой эстрадной сцене ресторана перед оркестром кривлялся солист, одетый почему-то в стилизованную русскую длинную рубаху с вышивкой и в сапоги «с напуском». Стиль его поведения на сцене, правда, явно не соответствовал этой одежде «а-ля рюсс», потому что все тело певца было как на шарнирах, а длинные вышитые рубахи предполагают византийскую величавость. Да и репертуар мало соответствовал одежде. Щелкунчик попытался вслушаться в постоянно повторяющиеся слова. То ли это был припев, то ли вообще весь текст этой идиотской песенки.

завывал беспрестанно кривляющийся солист. Голос его соответствовал мотиву этого «музыкального произведения» — был наглый и, как бы сказать, безмозглый. Бессмыслица текста соответствовала бессмысленности полутора однообразных аккордов, которые составляли нотную канву… Наглость, хамство и некультурность — вот что сопровождает жизнь человека в наше время…

Щелкунчик вспомнил о трупе, засунутом в тесную кабинку туалета, и ему почему-то показалось, что эта песенка отлично вписывается в поминальную мелодию, как бы в надгробную песнь по несостоявшемуся убийце и состоявшемуся покойнику Вадику…

— Мужчина, что будете заказывать? — послышался сверху мрачный грубый голос официантки. Она стояла над ним с блокнотом в руках, и лицо ее было надменным и отчужденным.

— Я вам не мужчина, — ответил Щелкунчик спокойно. — Так обращаются только проститутки к клиентам. В других случаях так говорить неприлично.

— Я не проститутка, — возмущенно ответила тупая баба, и лицо ее сделалось еще злее. — Что вы себе позволяете…

— Я не сказал, что вы проститутка, — поправил ее Щелкунчик. — Я только сказал вам, что вы неприлично обращаетесь к посетителям.

— А как к вам еще обращаться? — спросила баба, и этот ее вопрос прозвучал в смысле: «А ты кто такой?»

— Господин, гражданин, — пояснил Щелкунчик рассеянно. — В крайнем случае уж лучше сказать «товарищ», хоть я вам и не товарищ вовсе. Но все-таки это пристойнее, чем обращение «мужчина».

Лицо официантки сделалось таким, что по нему было отчетливо видно — при случае она недрогнувшей рукой расстреляла бы этого интеллигента паршивого где-нибудь в овраге. По приговору революционного трибунала… Согласно здоровому классовому чутью… Больно грамотный, много слов знает. И вообще — шибко много о себе думает.