Дмитрий Петров - Призрак киллера

Баба за стойкой совсем было уж собралась послать этих иногородних куда подальше, но вид двадцати тысяч смутил ее. Она не получала зарплату уже три месяца и кормилась вместе с семьей только от своего огорода, тщетно ожидая получку. Двадцать тысяч — это деньги в безденежном Синегорье…

Она нерешительно взяла протянутые ей бумажки, и на лице ее даже появилось то, что в этих краях называется улыбкой.

— Желаю вам приятно провести время, — сказала она услышанную где-то и заученную на всякий случай фразу.

— Благодарю вас, — учтиво ответил Щелкунчик и, повернувшись к даме, спросил: — Теперь вы спокойны? Теперь вы уверены в чистоте моих намерений?

— Пожалуй, — ответила она, поколебавшись. — Во всяком случае вы очень оригинальны…

Она замешкалась, роясь в своей сумочке.

— Только мне все равно нужно сначала зайти к себе, — сказала она.

— Нет, — возразил тут же Щелкунчик. — Этого не надо. Если вам нужно в туалет, пройдите, пожалуйста, вот сюда, в холле. Я подожду вас тут, у стойки.

Когда они наконец поднялись в номер к Щелкунчику, дама была окончательно заинтригована. Она села в предложенное ей кресло и вопросительно взглянула на своего удивительного знакомого.

— Ну? — спросила она нетерпеливо. — О чем вы хотели со мной поговорить? А то у меня сегодня прямо какой-то вечер вопросов и ответов.

Щелкунчик предложил даме сигарету и осведомился о том, как ее зовут.

— Нина, — сказала женщина. — Нина Сергеевна, если хотите. Но вообще-то я привыкла быть просто Ниной. Вы ведь знаете, что я журналистка. У нас принято обращаться по именам.

— Нет, не знаю, — ответил Щелкунчик. — Откуда я могу знать, что вы журналистка?

Сам он при этом подумал, что журналистика буквально преследует его по пятам в этом городе. Сначала инженер в ресторане спросил, не журналист ли он сам. Потом журналисткой оказалась соседка по номеру американка Алис… Теперь и эта Нина тоже представилась журналисткой. Похоже, все Синегорье состоит из журналистов и убийц…

— А я думала, что вы все знаете, — разочарованно и насмешливо протянула Нина, вполне профессионально выпуская сигаретный дым через ноздри. — Всегда считалось, что органы знают все про всех.

— Какие органы? — удивился Щелкунчик, и Нина усмехнулась невесело:

— Что вы дурака валяете? Понятно же, что вы из этих самых органов… Как вы там теперь называетесь — ФСБ или как там еще? КГБ, одним словом. Я все ждала, когда вы появитесь рядом со мной. Ну, вот и дождалась.

Она открыто и неприязненно взглянула на Щелкунчика и деланно улыбнулась.

— Никогда не думала, что стану такой важной персоной — за мной послали человека аж из Москвы, чтобы следить за мной. Не могли здешнего соглядатая приставить…

Щелкунчик был в смущении. За последний час его уже второй раз приняли за сотрудника правоохранительных органов. Правда, Вадик был уже мертв теперь… Но все равно, тут была какая-то ирония судьбы — киллера регулярно принимают за сотрудника спецслужб.

— И что вы хотите от меня узнать? — спросила Нина нетерпеливо. Потом подумала и добавила: — Кстати, вы не хотите предъявить мне ваше удостоверение? Вы ведь обязаны по закону, как я слышала.

— У меня нет никакого удостоверения, — ответил Щелкунчик. — С чего вы взяли?

— Тогда я могу идти? — спросила агрессивно дама и сделала движение, чтобы подняться из кресла. — Если вы не хотите предъявить мне свое удостоверение, то и не можете задерживать. Я правильно понимаю законы?

Щелкунчик остался недвижим, он как будто не заметил движения Нины к двери, не придал ему значения.

— Я и не думал вас задерживать, — сказал он строго и серьезно. — И ни одним словом не дал вам понять, что задерживаю вас и вообще имею какое-то отношение к спецслужбам. Так что ваши издевательства совершенно напрасны. Я с самого начала просил вас поговорить со мной как частное лицо. При чем тут удостоверение?

Наверное, его рассудительный тон подействовал на журналистку, потому что она несколько успокоилась.

— А как мне вас называть? — поинтересовалась она. — По имени-отчеству или все-таки по званию — товарищ майор, например? Или вы подполковник? Не удивлюсь, если мне оказана такая честь…

— Зовите меня Щелкунчик, — сказал он. — Этого вполне достаточно, и всем понятно.

— Всем — это кому? — уточнила Нина.

— Всем, кого это интересует, — ответил он. — Меня так назвала однажды моя дочка. Когда она была совсем маленькая, я разгрызал для нее грецкие орехи и сломал себе зуб. Вот она тогда и назвала меня Щелкунчиком. Мы как раз читали эту сказку. Можете посмотреть. — Он ощерился и нагнулся к женщине, показывая сломанный зуб.

— Могли бы и новый вставить, — сказала она, невольно усмехнувшись, но глаза ее потеплели.

— Не могу! — отрезал Щелкунчик. — Это мне дорого как память.

— Странные нынче пошли кагэбэшники, — вздохнула Нина, гася сигарету в пепельнице.

Щелкунчик вдруг подумал, что, может быть, и не стоит разуверять журналистку в ее уверенности относительно его причастности к спецслужбам. Пусть думает так, если уж ей кажется, что он — агент ФСБ. Смешно, конечно, но пусть…

Во всяком случае, пока что поведение Нины говорило о том, что она и в самом деле не знает, кто он такой. Сначала-то Щелкунчику казалось, что она приставлена к нему для наблюдения за его действиями. Что она, так сказать, представитель заказчика… Но нет, похоже, он ошибался.

— Меня интересует вот что, — сказал он и начал загибать пальцы, что придало его позе вид солидности и уверенности в себе. — Зачем вы приехали в Синегорье — это раз… Что вы делаете на комбинате и каковы ваши взаимоотношения с генеральным директором гражданином Барсуковым — это два. О чем вы беседовали с Черняковым сегодня — три.

Нина пристально посмотрела на Щелкунчика, и лицо ее сделалось лукавым.

— Это все, что вас интересует? — спросила она. — Немало, надо сказать.

— Это не совсем все, — ответил Щелкунчик сдержанно. — Есть еще один вопрос, но оставим его на потом. На закуску, так сказать.

— А почему вообще такая срочность? — сказала Нина, протягивая руку к сумочке и вынимая оттуда косметичку. Она раскрыла ее и стала разглядывать свой макияж.

— Это я вам тоже объясню вместе с последним вопросом. Как говорят политики — в пакете.

Он наблюдал за Ниной, разглядывавшей себя в зеркальце, и подумал, что ей, наверное, больше лет, чем он решил сначала. Теперь он видел, что она примерно его возраста. Ну, может быть, ей чуть-чуть меньше — тридцать четыре, тридцать пять. Об этом говорило многое, хотя женщина очень хорошо выглядела. Кожа лица была свежая, руки и шея, которые как раз обычно и выдают возраст женщины, тоже выглядели молодо.

Было что-то трудноуловимое, то, что требует пристального внимания. Выражение глаз — вот что самое главное при определении возраста. Опыт жизни, надежды и разочарования, горечь утрат — то, что мелькает в глазах и чего не скроешь ни кремами, ни массажем, ни даже пластическими операциями…