Дмитрий Петров - Призрак киллера

Звучит, конечно, глупо, но кто ж такому не поверит? Вполне поверят, сейчас кругом, как известно, одну глупость громоздят на другую… Так что все сойдет.

Так же он скажет, если откроет Нина, но окажется, что она не одна в квартире, а есть еще кто-то… А что будет дальше — он посмотрит.

Открыла Нина, только не сразу, а спустя минуты три. Три минуты — это очень долго, если ты стоишь перед дверью на лестничной площадке и звонишь…

На ней был короткий голубой халат с глубоким вырезом на груди, а под ним виднелась кружевная комбинация — белая, белоснежная, как Щелкунчик невольно отметил.

Волосы были не прибраны, лицо без косметики. Кроме всего прочего, она была бледна. И не как-то бледна, а мертвенно-бела, как снег, как ее комбинация…

Секунду они смотрели друг на друга, не двигаясь, после чего Нина криво улыбнулась и сказала:

— Как ты меня нашел? Не ожидала… Мы ведь простились навсегда.

Она посторонилась, пропуская внутрь квартиры нежданного гостя, и Щелкунчик шагнул вперед.

Квартира была пуста, он это сразу понял. Тут была такая тишина, какая бывает в гробу. Или в реанимации… Он не бывал в гробу, но бывал в реанимации, и теперь ему казалось, что он знает, какой бывает мертвая тишина.

— Мне дали твой адрес, — неопределенно сообщил он, глядя, как женщина запирает дверь и как при этом нетверды ее руки. Пальцы буквально плясали на замках… Потом она обернулась к нему, и он вдруг увидел ее глаза — страшные, с расширенными зрачками. Зрачки были такие огромные, что сначала Щелкунчик подумал о действии каких-нибудь капель для глаз — атропина или белладонны…

— Я так рада, — вдруг сказала Нина. Она посмотрела на Щелкунчика еще раз и повторила почти беспомощно: — Я так рада… — После чего она бросилась ему на шею и повисла на нем.

Это было неожиданно, и Щелкунчик не знал, как ему реагировать. Он обнял Нину, ощутил руками ее тело и почувствовал, как женщина стала сотрясаться от рыданий.

Она плакала… Но о чем? Она же только что сказала, что рада его приходу.

— Что случилось? — выдавил из себя Щелкунчик, ничего не понимая.

— Не зря, — сказала сквозь плачь Нина. — Не зря я так спешила… Помнишь, я сказала тебе, что спешу в Москву? Помнишь?

— Конечно, помню, — ответил Щелкунчик. Нина действительно сказала ему тогда, утром в Синегорье, что у нее есть две причины спешить в Москву на самолете. Первой причиной было желание повидать Чернякова и показать ему, что она осталась жива. Поглядеть на его реакцию… А про вторую причину Нина тогда не сказала, да Щелкунчик и не особенно интересовался.

— Я так и знала, — продолжила Нина, все плача. — Я чувствовала. Он мертв, его убили… Я почти знала. Спешила, спешила, но так и опоздала…

Она наконец оторвалась от Щелкунчика и, взяв его за руку, повела в комнату.

Комнат в квартире было две — обе большие и светлые, обставленные дорого и со вкусом. С первого взгляда было видно, что тут живет одинокая женщина, и притом женщина обеспеченная.

Мебели было немного, но та, что была, производила впечатление очень дорогой. По стенам висели картины. Их было не очень много, но даже Щелкунчику, не искушенному в искусстве, было понятно, что такие картины у уличных художников не купишь…

У окна стоял рабочий стол с компьютером и принтером на нем, а перед столом — металлический гнутый тонетовский стул, шедевр последней мебельной коллекции Тонета…

Самая большая комната была превращена в нечто… Нечто — это нечто среднее между алтарем в католических соборах, то есть священным местом, открытым со всех сторон для обозрения, и доской почета из коммунистических времен…

У стены стояло пианино, а поверх него все было устлано цветами. Пианино было в цветах, и в цветах были расставлены фотографии. Посредине стояла большая черно-белая фотография, на которой был изображен молодой человек лет двадцати. По бокам в цветах стояли еще с десяток фотографий помельче, на которых был либо все тот же молодой человек, либо он вместе с Ниной… Фотографии охватывали некий период времени: на некоторых они были совсем молоденькие, на некоторых — постарше…

Было совершенно очевидно, что это алтарь по умершему, и умершим был этот молодой человек.

Теперь, стоило ему лишь приблизиться и кинуть взгляд на фотографии, Щелкунчику стало все ясно — многое, во всяком случае.

Видимо, в этот день ему суждено было узнавать одну истину за другой. Теперь он сразу понял, отчего фамилия Нины показалась ему какой-то знакомой. Теперь он заодно понял и отчего изображенный на фотографии молодой человек, которого он рассматривал в Синегорье в номере, достав снимок украдкой из сумочки, показался ему таким знакомым…

Перед ним был сейчас алтарь в честь безвременно ушедшего из жизни Алексея Борисовича Кислякова. Того педераста, которого Щелкунчик так спокойно и хладнокровно зарезал чуть больше десяти дней назад…

— Это кто? — спросил он, кивая на галерею фотоснимков.

— Это мой брат, — сказала Нина и добавила: — Младший брат. Мой бывший младший брат.

— Почему — бывший? — не понял Щелкунчик.

— Потому что он теперь мертв и похоронен, — ответила спокойно Нина, глядя на Щелкунчика своими странными глазами. — А труп, лежащий в земле, уже не человек и не может быть никому ни братом, ни другом, ни отцом… Труп — это просто труп, разлагающееся белковое соединение.

— Пойдем отсюда, — предложил Щелкунчик, и они перешли на кухню, где все не было так тягостно. Стояла посуда, кипел чайник на итальянской плите «Индезит» — все как в телевизионной рекламе, и не так страшно…

Процитировав эти строки, Нина пояснила великодушно:

— Это Мандельштам, не смущайся… Я сегодня не в себе с самого утра. Похороны были только вчера.

Она рассказала, что в последний перед своим отъездом в Синегорье день она пыталась дозвониться до брата, но не могла — телефон не отвечал. Она подумала тогда, что он на какой-нибудь очередной тусовке, и успокоилась. А из Синегорья звонила тоже несколько раз, и все безрезультатно. Вот тогда она забеспокоилась и, примчавшись в Москву, первым делом бросилась домой к Алексею…

Пришлось звать слесаря и выламывать замок во входной двери. И только потом она увидела разложившийся и вздувшийся труп младшего брата.

— Наши папа с мамой погибли в авиакатастрофе, — сказала Нина. — Это было очень давно, и с тех пор мы с Алешей были самыми родными людьми на земле. Хотя у каждого из нас и была своя жизнь… И все же… И в эту мою последнюю поездку фактически он меня отправил.

— Так ты все видела? — спросил Щелкунчик. — Я имею в виду — ты была первая, кто обнаружил его мертвого? Значит, он был там, в квартире, все это время, все эти дни?