Дмитрий Петров - Призрак киллера

Не случайно сам Бах считал именно орган тем инструментом, при помощи которого бог может говорить с человеком.

Щелкунчик слушал, он находился в эпицентре эмоционального напряжения бушующих вокруг него страстей, внутренних тем, истин… Это глубоко переплеталось с его собственным диалогом, который он напряженно вел с собой. Он слышал, как противоборствуют космические голоса, как они спорят, и чувствовал, что его внутренние голоса как бы сливаются с голосами богов…

К тому моменту, когда музыка закончилась, Щелкунчик находился в отрешенном состоянии, почти в прострации.

Потом он снял пластинку, положил ее обратно в шкаф и бережно засунул подальше. Каждый раз она помогала ему, но, кажется, на этот раз старик Бах или сам бог сказали ему нечто действительно важное. А может быть, и ничего не сказали. Просто боги помогли ему вести диалог внутри себя самого, боги были как бы свидетелями этого…

Потом Щелкунчик пошел в соседнюю комнату, где он бросил на спинке стула куртку, достал конверт с фотографией Нины и сжег его дотла на кухне. Адрес он запомнил мгновенно, а больше его ничего и не интересовало.

Когда спустя час появилась Надя с детьми, Щелкунчик был уже готов к тому, чтобы действовать.

На этот раз он принял решение без всякого алкоголя, ему хотелось совершать поступки на трезвую голову, чтобы потом не винить себя в легкомыслии.

— Надя, — сказал он как можно более спокойно. — Я тебя попрошу… Поезжай, пожалуйста, в авиакассы и купи там билеты для вас и для меня до Риги. Мы все вместе улетаем отдыхать, как я уже давно и обещал. Дядя Андрис, наверное, уже заждался.

Восторгу детей не было предела, они, кажется, уже перестали надеяться на то, что вообще когда-нибудь покинут шумную летнюю Москву.

Это ведь во времена фильма «Я шагаю по Москве» юный Никита Михалков распевал песню про летнюю Москву, и это было нормально… За последнее время в летней Москве много не погуляешь, не пошагаешь…

— Мы едем, мы едем! — кричала Полина, подскакивая и хватаясь за папу в восторге. Потом посерьезнела и озабоченно спросила: — Так… А лошадь для Барби?

— А рисовальный набор? — тут же, не желая отставать, вступил Кирилл.

Надя засмеялась, поглядев на озадаченное лицо Щелкунчика. Вообще, она сразу почувствовала большое облегчение. Тревога спала с ее плеч, теперь не нужно было все время присматриваться к мужу и гадать, какие же у него неприятности и неразрешимые проблемы.

Теперь они едут отдыхать, и наконец-то все будет спокойно и хорошо.

— Ты уже сделал все свои дела? — спросила она у Щелкунчика. Она ведь помнила, о чем ей сказал строгий мужской голос по телефону — они уедут, только когда Щелкунчик сделает свои дела…

— Еще не совсем, — сказал он. — Но уже почти. Ты поезжай за билетами, а я поеду доделаю все.

Найти машину было для Щелкунчика не проблемой. На этот раз, поскольку теперь он был дома, не было даже необходимости заметать следы. Он взял машину в автопрокате на сутки и даже зарегистрировал ее по собственным подлинным документам.

Свою машину он принципиально не покупал — не хотел иметь такой жесткой «привязки». Зачем светиться на своей машине, к тому же одной и той же? Мало ли что — машина всегда бросается в глаза. Человек может прийти и уйти, а потом никто толком даже не сможет его описать — так, дядька в шляпе… А у машины есть номер, есть цвет, который не станешь же менять каждый месяц…

Щелкунчику достались «Жигули», которые хоть и были изготовлены год назад, но уже прошли так много сотен тысяч километров, что выглядели совершенно старыми и поношенными.

Точно так же, как проститутка, которой даже если и тридцать лет, но она приняла уже такое количество мужиков, что на вид ей все пятьдесят…

Нина жила на памятной Щелкунчику станции метро «Войковская», где у него уже не раз бывали различные приключения.

Зимой район «Войковской» пустынен и негостеприимен. Зато летом, особенно в июне, когда зелень еще свежая, все здесь очень живописно.

Проехав мимо предвыборных пикетов, где кто-то раздавал листовки в поддержку президента Ельцина, а кто-то в стороне отчаянно махал красным флагом, Щелкунчик вывернул на искомую улицу Космонавта Волкова.

Тут все было засажено деревьями, улица была довольно пустынна, только в сквериках у домов сидели пенсионеры и играли в домино.

«Дома ли она? — думал Щелкунчик, медленно проезжая по улице и всматриваясь в номера домов. Была середина дня и будний день, так что большинство деловых людей сейчас не сидели дома. — Доехала ли она вообще до Москвы? — спросил себя Щелкунчик. — Ведь я только знаю, что она покинула Синегорье, а что было дальше, я не знаю точно».

Он подрулил к дому среди разбросанных куч строительного мусора и заржавленных гаражей, после чего оставил машину и пошел искать нужный подъезд. Дом стоял в совсем хорошем месте — в глубине двора, скрытый от улицы. Наверное, тут особенно тихо по вечерам.

«Она живет одна? Или с мужем? Или даже с мужем и детьми?»

Ответов на эти вопросы Щелкунчик не знал. Да, собственно, он никогда бы и не сунулся сюда, прямо в квартиру, если бы не теперешняя ситуация. Окажись на месте Нины другой, незнакомый человек, он бы долго следил за домом, ненавязчиво расспрашивал соседей, уточнял бы подробности быта. Слежка заняла бы дней пять…

Тихий московский двор. Совсем не такой, конечно, какими эти дворы описывали писатели прошлого века, да и романтичные шестидесятники века нынешнего… Теперь старое ушло, и двор выглядел в новом, ином стиле.

Ржавые гаражи с развалюхами-«Москвичами» соседствовали с роскошными «Мерседесами», приткнутыми прямо у подъезда, объявление на бумажке, приколотое к дверям: «Куплю квартиру в этом доме от пятидесяти тысяч долларов», — это говорило о новой эпохе.

Думали ли скромные москвичи, что их вонючие трущобы могут стоить так дорого по всем мировым стандартам? Да еще в долларах, когда десять лет назад само это слово «доллар» звучало как приглашение пройти в КГБ?

Квартира была на седьмом этаже — высоко, если учесть, что лифт не работал, о чем извещала соответствующая бумажка, приколотая рядом с шахтой и написанная пляшущими пьяными буквами. Характер надписи не оставлял сомнений в причинах бездействия лифта — работяги явно ушли в глубокий загул…

Щелкунчик взобрался на седьмой этаж и с удовлетворением подумал, что он вполне сохранил спортивную форму, только чуть-чуть запыхался, да и то от волнения, а не от подъема.

Он остановился перед дверью и посмотрел на звонок. Ах как он не хотел сюда идти, совсем не хотел…

Так, если откроет кто-то посторонний, то есть не Нина, он скажет, что пришел из участковой избирательной комиссии и хочет узнать, придут ли жильцы голосовать шестнадцатого июня…