Ольга Олушева - Возраст дожития [litres]

– Ведь маме стало лучше, у нее и давление было нормальным, когда я уходила. – Девушка вглядывалась в лицо Федора, словно надеялась, тот сейчас улыбнется и скажет, все нормально, это просто страшный сон, но тот молчал. Потом вдруг резко встал и неприятным, металлическим голосом проговорил:

– Все, хватит, оттого, что ты будешь плакать и причитать, ничего не изменится, никого уже не вернешь, сейчас ты дашь мне номер телефона твоей свекрови, я ей позвоню и, если она еще не приехала, договорюсь о том, как ее встретить. Потом мы поедем в полицию, там нас ждут.

В конце дня и Инна, и ее свекровь, обессилевшие от слез и разговоров в полиции, ушли наверх, в гостевую спальню. Сперва они порывались отправиться в свой дом, но Олег Петрович категорически запретил им делать это, мотивируя свой запрет тем, что дом опечатан. На самом деле вполне можно было договориться, чтобы печать сняли, но он справедливо опасался, как бы женщины не наткнулись на пятна крови и прочие следы произошедшего несчастья. Он понимал, двум несчастным, разом потерявшим всех близких, необходима поддержка, необходимо, чтобы ими кто-то руководил пока они не возьмут себя в руки.

– Что будем делать, отец?

– А давай Стаса подключим и Кузовлева, я попрошу узнать по своим каналам все возможное. Конечно, ничего мы сами не сможем раскрыть, но, быть может, удастся хоть чем-то помочь. Уж очень соседку жаль, и насколько я знаю ее родителей, они очень приличные люди. Сомневаюсь я, что у них были враги, готовые пойти на убийство. Не любить их, конечно, могли, но не настолько.

– Давай попробуем, я с ним сейчас поговорю, он на крыльце сидит и, похоже, уже решил заняться самостоятельным расследованием.

– Постой, Федь, не надо пока, вам и так опять ночь не спать придется. Боюсь, с Инной и Натальей Игоревной еще придется повозиться. А утром, когда в Москву поедете, тогда и поговоришь. Как он успевает со вторым институтом? Учится?

– Не то слово, он заканчивает четвертый курс, скоро будет юристом, только год остался. И когда только успевает, работы, правда, на фирме сейчас не много, да только и зарплаты не густо. Я все вспоминаю, как Кудасова, ой, Дубровина то есть, меня предупреждала, что на фирме попахивает «началом конца». Права она была, чуть больше двух лет как уволилась, и ее слова сбываются, дело к закрытию фирмы идет, не иначе.

– Хочешь, поговорю в институте? С твоим послужным списком ты вполне можешь претендовать на должность преподавателя, а у нас вроде двое уходят из преподавателей, но это еще не точно.

– Спасибо, отец, подумаю.

В это время в комнату вошел порядком промерзший Стас.

– Как наши дамы, Федь?

– Плохо, но отец верно сказал, все разговоры завтра утром, на свежую голову. Кстати, пап, завтра – воскресенье, так что мы со Стасом через день утром уедем. А завтра мы с вами устроим «совет в Филях», когда проснемся.

На следующий день, с утра пораньше, когда еще все в доме спали, Олег Петрович сходил к соседке, живущей в доме на противоположной стороне улицы, и спросил, кто может убраться в доме, где произошло убийство.

– Так тетя Клава и уберется, вот приедет от дочери из больницы, она ведь всегда на пару дней ездит, и уберется. Она везде старается подработать, внучку-то растить надо!

– Я никогда не спрашивал, что у нее с дочерью? Сколько помню, все она к дочери ездит, а это уж года два продолжается.

– Так в «психушке» у нее дочь-то. С того самого пожара, как деревня сгорела, она и сошла с ума. Тогда у нее и муж, и брат, и сын средний погибли, еще и маленькая дочка, грудная совсем, Юля ее только родила, задохнулась в дыму, вот и не выдержала она, с ума сошла. Тетя Клава говорила, как тогда села, замолчала, перестала всех узнавать, так до сих пор и сидит, ничего не помогает. – Соседка горестно вздохнула и добавила: – Вы, Олег Петрович, больше никого не просите, дайте ей подработать, она ведь одна ребенка тащит.

– У нее вообще больше никого нет?

– Есть самый старший внук, брат вон рядом с вами живет. Но внук остался в армии, вы, видно, не помните, он год назад приезжал, мать навестил, но тетя Клава говорила, что та и сына не узнала.

– Печально это все, только вы не волнуйтесь, я никого не буду больше просить.

Дома Олег Петрович застал Федора с приятелем, собирающихся садиться за стол.

– Садись, пап, пока все горячее, я блины разогрел. Наши гостьи пока не вставали, и мы решили их не будить.

– Правильно сделали, – усаживаясь на свое место, проговорил Ямпольский. – Так что мы с вами, мальчики, можем сделать, чем помочь, чтобы весь этот кошмар наконец разъяснился? Не очень-то я местным доверяю.

– Зря вы это, мне ваш участковый показался толковым, даром, что на большого ребенка похож. Вы вот не обратили внимания, а я заметил, он когда тут за столом сидел, все выспросил, как, кто, где, с кем и когда был. У него теперь вполне ясная картина произошедшего, думаю, он первым докопается до истины. Сам все узнает, сопоставит и проверит.

– Ты прав, Сашка въедливый, и если он чего-то не понимает, так он землю носом будет рыть, а до истины докопается. Помнишь, о пожаре говорили? Так он до сих пор выясняет, кто виноват в поджоге. Дело уже закрыли, никого, конечно, не нашли, а он все копает, – прожевав кусок блина, проговорил Федор.

– А кого подозревали?

– Не знаю, знаю только, что ничего не доказали, вот и нет виноватых. Сашка, конечно, знает, кого подозревали, но он молчит, его местные даже напоить пытались, думали с пьяным проще договориться, только он совсем не пьет, говорит, насмотрелся в детстве на пьяного отца.

– А что, местные сами никого не подозревали?

– Как раз наших соседей и подозревали, конечно, не только их, еще на нескольких человек кивали, только, как я уже сказал, никто ничего точно не знает. Не доказано, и все, только Сашка и пытается до сих пор разбираться, другие давно рукой махнули.

Телефонный звонок раздался под утро, человек взял аппарат и сонно ответил, но на том конце была тишина. Тогда он отключился и только после третьего «пустого» звонка произнес:

– Цена та же, фотографию оставьте на Ярославском вокзале, в ячейке номер 225, срок – неделя. – Через несколько минут он мирно посапывал под легким одеялом. Убийце не снились тревожные сны, просто работа, за которую можно получить хорошие деньги. Только однажды пришлось отступить от правила ничего не делать даром, надо было выполнить работу для себя, но этого требовало чувство справедливости. Каждый должен ответить за свои проступки, иначе в мире нарушится равновесие и зла окажется больше, чем воздаяния за него. О том зле, которое несли в этот мир его руки, человек не задумывался. Зачем думать о том, чего нельзя изменить, ведь ясно же, всегда найдется тот, кто выполнит эту работу и получит деньги, так почему кто-то другой? Деньги нужны, и они будут заработаны.