Говард Фаст - Лидия

— Разумеется, — кивнул я, пытаясь вычислить, сколько ей лет. Похоже, что двадцать с хвостиком, но она ухитрялась выглядеть одновременно моложе и старше. — Если вам так удобнее, то почему бы и нет?

Лидия глуповато улыбнулась, а я выудил из кармана удостоверение страхового сыщика и показал ей. Девушка недоуменно взглянула на него. Вид у нее стал озабоченный.

— Вам нечего бояться, мисс Андерсон, — поспешно заверил я.

— Дело-то не в том, мистер, — ответила она со своим ужасающим акцентом. — Я вовсе не боюсь, знаете ли. Стыдно мне. Я читать-то не могу.

— Неужели, мисс Андерсон?

— Никто так меня не зовут. Лидия меня звать-то.

— Хорошо, я буду звать вас Лидией.

Она кивнула.

— То, что я вам сейчас показал, это мое служебное удостоверение. Я служу сыщиком в той самой страховой компании, которая застраховала бриллиантовое колье мистера Сарбайна. Моя работа заключается в том, чтобы помогать полиции в поисках украденных вещей, хотя порой я предпочитаю действовать на свой страх и риск, обходясь без помощи и вмешательства полиции. Иными словами, главное для меня — не поймать вора, а вернуть колье…

Она слушала меня с полуоткрытым ртом, жадно ловя каждое слово. Складывалось впечатление, что она не понимает ни самых слов, ни даже общего смысла сказанного. Я спросил, поняла ли она, что я сказал, и Лидия кивнула.

— Может, я говорю слишком быстро? — улыбнулся я.

— Нет, сэр. О, нет.

— С другой стороны, Лидия, в полиции прекрасно понимают трудности страховых компаний и поэтому не препятствуют их попыткам вести частное расследование…

Горничная тупо уставилась на меня.

— Я хочу сказать, что сейчас задам вам несколько вопросов, если вы не против.

— Есть-то хотите, мистер? — вдруг выпалила она. — Я тут как раз делала. Очень порадуюсь вам поесть.

— Это очень любезно с вашей стороны, Лидия. — Откровенно говоря, у меня с утра маковой росинки во рту не было.

— Тогда за мной ходите, сэр, — прогнусавила она. Южанка до мозга костей.

Она провела меня через оклеенный сине-бело-золотистыми обоями холл, в котором какой-то искусный дизайнер разместил пятитысячедолларовый комплект французской мебели 18 века, и по застланному пушистым персидским ковром коридору. Мы очутились на кухне размером с двухкомнатную квартиру на Восточной Пятьдесят третьей улице, которую я называю своим домом. У одной стены разместились огромная газовая плита, разделочные столы, уставленные всякими электрическими приборами и столовой утварью, и сверкающая хромированная мойка. В небольшой нише расположились холодильники, еще одна мойка и посудомоечный агрегат. Посреди кухни возвышался колоссальных размеров стол. На стенах были развешаны всевозможные кухонные наборы.

— Усажайтесь, пожалуйста, — пригласила Лидия.

Я сел за стол, заметив, что в такой кухне можно накормить целую армию.

— Ваша правда. Поварешки нет, а готовлю я плохо. Но могу вам угостить яйца и тосты.

— Замечательно, Лидия.

Она поставила на плиту сковородку, бросила на нее кусок масла, затем вылила в маленькую кастрюльку четыре яйца и взбила их. Работала она споро и умело, никто бы и не заподозрил, что у нее не все дома. Занятная все-таки личность наша Лидия, подумал я. Тем временем она расставила на столе тарелки и разложила серебряные приборы. Потом спросила, что я хочу, молоко или кофе?

— Кофе, — попросил я.

— Оно несвежее. Утрешнее.

— Ничего, я люблю подогретый кофе.

— Взаправду, сэр? У нас дома один и тот же кофеечный порошок варили в кофянике по сто раз. Был настоящий праздник, когда покупали свежее кофе.

Между тем она уже ловко запихнула кусочки хлеба в тостер, а теперь выливала взбитые яйца на сковороду в кипящее масло.

— Дома, это имеется в виду — в Хантингтоне? — поинтересовался я.

Она метнула на меня быстрый взгляд, не забыв приоткрыть рот. В глубине ее синих глаз заплясали странные огоньки.

— Как вышло, что вы это знаете-то?

— В полиции узнал. Должно быть, в Хантингтоне у вас было вдосталь овса?

— Скорее бобов, чем овса, мистер. Если удавалось их раздобыть. Я никогда с моего родильного дня так хорошо не ела, как меня питают тут. Нет, сэр, никогда. И никогда не пристраивалась на такую замечательную работу. Знаете, сколько мне платят-то?

Яичница поджарилась и Лидия разрезала ее и разложила на две тарелки. Затем намазала мне тост маслом, а сама полезла в холодильник, достала тарелку с салом и отрезала себе изрядный ломоть. Вопросов я не задавал, а сама она вдаваться в объяснения не стала, но выглядело вполне логично, что девушка с Юга, выросшая в полной нищете, более привычна к салу, нежели к сливочному маслу. Или нет? Я попытался вспомнить, что дороже — сало или маргарин, но безуспешно. Ведь мне никогда не доводилось покупать ни того, ни другого. К тому же, бедная семья, живущая на Юге, наверняка сама готовила сало.

— И сколько же вам платят, Лидия?

— Шестьдесят баксов в неделю — а работа-то не бей лежащего. И любая кормежка в придачу. — Мы уже оба приступили к еде. — По-настоящему прекрасные люди, да, сэр.

— Не сомневаюсь. Кто, по-вашему, украл это колье, Лидия?

Она тупо уставилась на меня и улыбнулась.

— Вы поняли, о чем я вас спросил?

— О да, сэр. Я просто не смогла бы говорить — кто. Они тут все были такие замечательные. Такие люди. Они не смогут красть никаких колье.

— А вы, Лидия?

— Я?

— Вы бы тоже не смогли?

— Господи всемогущий! Нет, конечно!

— У вас здесь работы невпроворот, Лидия?

Она помотала головой, с полуоткрытым ртом.

— Мне нравится ваша стряпня, Лидия, — сказал я. — Не всякий сможет приготовить такую вкусную яичницу. Почему-то считается, что это очень просто, а ведь это совсем не так. Я и сам не могу понять, почему у одних всегда все спорится, а у других, наоборот, из рук валится. Пять лет назад я женился на девушке, которая вообще не умела готовить. Правда, расстались мы с ней не из-за этого, а из-за сотни других причин. В основном, по моей вине. Промучились месяца три, а потом решили — все, хватит. С тех пор я плачу ей алименты — полсотни в неделю. Она спуталась с одним актером. Он, правда, работает всего пять-шесть недель в году, так что жениться им не на что. Они существуют только на мои полсотни. Знаете, порой я думаю об этом и просто лезу на стенку от злости: так становится жалко своих кровных, что хоть плачь. Но такое случается лишь изредка. В остальное же время я даже по-идиотски счастлив. Эти еженедельные полсотни — единственное в моей бесцельной жизни, что имеет хоть какой-то смысл. Все остальное — абсолютно бессмысленно. Иногда по ночам меня мучает бессонница и я задумываюсь о бренности своего бытия. Больше всего меня мучает мысль: а на кой черт я вообще живу? Разве это жизнь? Скорее — просто каждодневное существование. Изо дня в день, изо дня в день… Меня просто тошнит от этого. Вы понимаете, что я пытаюсь вам сказать?