Марк Фурман - Мораторий на крови

Путь на базу боевиков оказался неблизким. Солнце то появлялось, то исчезало, словно играя в пятнашки с вершинами гор, когда всадники преодолевали по каменистой тропе дно ущелья. В пути их застал сильный ливень, который они переждали под карнизом одной из скал.

— Теперь ты уже не в России, а в другом государстве, Зейнаб, — просветил девушку усатый. — Вон за той горой, поросшей лесом, что осталась позади, начинается Грузия. Еще пару часов, и мы на месте.

Убежище боевиков находилось в пещере с входом, прикрытым густым кустарником. Сразу с порога начинался широкий, освещенный тусклым электрическим светом коридор. В полумраке Зейнаб разглядела, что в каменных отсеках, прикрытых коврами и плотной материей, находились люди. Слышались голоса, звуки радио, кто-то под негромкие звуки бубна пел протяжную, знакомую с детства песню.

Через сотню метров коридор стал еще шире, освещение ярче. Каменные своды раздвинулись, превратившись в просторный зал с несколькими рядами грубо сколоченных деревянных скамеек. Они остановились у большого темно-зеленого шатра вблизи гладкой, отполированной природой скалы. Спутники девушки вошли в шатер, ей было велено подождать. Зейнаб устало присела на скамью рядом, прислушалась. Сквозь стены шатра она услышала гортанные голоса, обрывки фраз, похоже, там о чем-то спорили. Вскоре из шатра вышел бритоголовый Рустам, чуть позднее Эльмир, старший из двух. Она проголодалась, хотелось есть, но прошло не менее часа, прежде чем ей разрешили войти.

Внутри шатер показался Зейнаб куда просторнее, чем снаружи. Прямо напротив входа она увидела трех мужчин в черкесках, сидевших со скрещенными ногами на покрытом ковром полу. Тот, что в центре, — худощавый седоватый горец с аккуратно подстриженной бородой, по-видимому, старший из всех, — впился в нее глазами.

— Салям алейкум. Добро пожаловать к своим, Зейнаб, — хрипло произнес он. — Что привело тебя к нам?

— Русские держат в тюрьме моего брата, более года назад он подорвал их автобус. Их суд приговорил Арифа к смерти. Мы с Арифом вместе росли с детства, брат защищал меня, был за отца, который разбился в горах. Он говорил мне о лагере сынов Аллаха в этом ущелье, назвал пароль и указал путь в ваш отряд. Я хочу отомстить.

— Таких, как ты, женщин у нас немало, со временем мы предоставим тебе эту возможность, — мягко произнес коренастый, спортивного вида мужчина, сидевший справа. — Но прежде ты пройдешь нужную подготовку, научишься обращаться с оружием. Арифа мы знаем, он верный сын своего народа, отважный воин в борьбе с неверными.

— Стрелять я умею, брат научил, — не без гордости заявила Зейнаб. — Мы часто вместе на охоту ходили.

— Это мы учтем. А сейчас отдохни, поешь, выспись с дороги.

В шатер вошла стройная женщина в черном брючном костюме.

— Принимай, Ханума, новенькую в свой отряд. Пусть напишет, как все, свою биографию и с завтрашнего дня начинает учебу.

Помещение для женщин, в которое Ханума привела Зейнаб, находилось метрах в ста от шатра. Вход в него был прикрыт плотным ворсистым ковром. В подобии комнаты, тускло освещенной подвешенной к потолку лампочкой, девушка увидела с десяток кроватей вдоль стен, застеленных одинаковыми темно-зелеными одеялами. На столе посреди комнаты — ведро, несколько мисок, доска с хлебом, прикрытая цветным полотенцем.

— Наши с тобой подруги на учениях, — просветила Зейнаб ее спутница. — Вернутся с сумерками. А сейчас поешь, отдохни. Если ночью будут шуметь, не обращай внимания, так положено. Подъем у нас ранний, в шесть утра, потом молитва и завтрак. После них учеба, тренировки в горах. Со всеми вопросами обращайся ко мне, я почти всегда рядом. Туалет с ванной вон в том углу.

Только теперь Зейнаб увидела, что в пещерном отсеке есть еще пара комнатенок. У Ханумы — старшей, как и положено по рангу, отдельная комната, вход в которую был прикрыт белой занавеской.

Суп харчо, который находился в ведре, оказался на удивление вкусным, баранины на дне, сочной и пряной, тоже было в избытке. Девушка с аппетитом съела миску супа, кусок мяса, остатки домашнего сыра и свалилась на указанную Ханумой кровать.

…Проснулась Зейнаб от прикосновения чьих-то грубых рук. Ее грудь мяла чужая ладонь, другая рука настойчиво раздвигала ноги у паха.

— Тише, не шуми, девушка, — произнес картавый голос. — Это я, Эльмир, который привел тебя сюда.

Зейнаб вспомнила старшего из двоих, седоватого, уже в годах горца, встретившегося ей накануне в приграничном ущелье. Она попыталась освободиться, но Эльмир прошептал:

— Разве ваша старшая не предупредила тебя?.. У нас здесь так заведено, мужчины выбирают себе девушку на ночь. Ты мне сразу понравилась, я очень хочу тебя, не нарушай горских обычаев и прислушайся к советам Ханумы.

Обессилев под навалившимся на нее тяжелым телом, в ночной тишине Зейнаб услышала на соседней кровати чей-то стон. Там тяжело дышали, деревянные нары поскрипывали в темноте. Теперь она поняла, о каком шуме ее с вечера предупреждала Ханума. Убедившись, что сопротивление бесполезно, после сладострастного рыка овладевшего ею Эльмира Зейнаб услышала:

— Все мы здесь не по своей воле, дочка. Любой из нас и ты тоже может завтра погибнуть от пули неверных. На все воля Аллаха. Он видит нас с тобой и, уверен, радуется, что мы вместе.

На этот раз начальник централа Федор Ильич Папуша подготовил для отправки литератору Левитину последние записи в дневнике Милославского с его рисунками. Уже по собственной инициативе он положил в папку фотографии маньяка, опубликованные в тригорских газетах, несколько снимков, сделанных в централе. В итоге получился весьма объемистый пакет. Начальник централа, особо не разбирающийся в беллетристике, полагал, что на этот раз он передает Виктору Семеновичу, возможно, наиболее ценное из того, что ему довелось раздобыть за несколько лет их сотрудничества.

Со слов психиатров и психологов, обследовавших Милославского, и их заключений Папуша знал, что по складу характера и интеллекта он отличается от других убийц, совершивших тяжкие преступления. Врачи отмечали его довольно высокое умственное развитие, достаточный словарный запас, умение поддерживать разговор со ссылками на науку, даже Фрейда, с уклоном в медицину и физиологию, фантазиями о тонкостях секса.

Безусловно, сказалось то, что родители Милославского были людьми с высшим образованием, а сам он окончил четыре курса биофака университета, хотя и был исключен из вуза за пропуски занятий и неуспеваемость. Все это повышало ценность его исповедальных записей, неординарность маньяка делала их поистине эксклюзивными.

Это малопонятное слово впервые Папуша услыхал от Левитина. Потом Нина расширила его кругозор, как-то в постели пояснив, что «эксклюзив» — слово замечательное и означает «редкий», «выдающийся». И в этом смысле добавила: