Марк Фурман - Мораторий на крови

Шекспира в театре Тригорска мне увидеть не удалось. Его трагедия «Отелло» планировалась к постановке лишь на следующий сезон, а вот пьесу Альбера Камю «Калигула» я с восхищением посмотрел не менее десяти раз, стараясь по возможности не пропустить ни один спектакль. Понятное дело, мешала работа: перед спектаклем или во время его, по делу и без дела, по указаниям помощника режиссера, приходилось убирать декорации, работать с освещением, быть на подхвате по мелочам. Со временем текст пьесы запомнился мне настолько, что я мог произнести его наизусть. Я воображал в мечтах, особенно перед сном, облик императора Калигулы, наверное, и сам мог бы сыграть роль своего кумира.

Тезис Калигулы, звучащий в его монологе о несовершенстве мира, несчастьях людей и поэтому их смерти, оказался мне близким и понятным. Ведь римский император считает себя превыше богов, сверхчеловеком, он даже возжелал невозможного — буквально достать Луну с неба, поэтому и убивает со смыслом, всех последовательно. В конце трагедии Калигула погибает сам. «Я еще жив!» — восклицает он, словно оправдывая себя и свои убийства».

Едва Нина вышла из купейного вагона скоростного экспресса «Тригорск — Москва», как к ней шагнул холеный мужчина в элегантном светлом костюме. Улыбка на полноватом привлекательном лице, небрежно повязанный пестрый шарф, в одной руке коричневый кейс, в другой — букет белых роз. Левитин галантно протянул цветы, поцеловал протянутую ему ручку.

— Нинель Николаевна, с прибытием в нашу Первопрестольную, — радушно произнес он. — Надеюсь, доехали удачно, от вас до нас всего-то три часа ходу. И коль время обеденное, безотлагательно ко мне. Отобедаем, там и поговорим.

— Мне надо отметить командировку в главке, к брату заехать, — попыталась возразить Бойко.

— Все успеется, успеется, успеется, — не выговорил — пропел Левитин. — Да и живу я рядом. К тому же Федор Ильич попросил встретить вас по высшему разряду. Опять же сувениры, разные мелочи приготовить наказал.

— Ну, разве что так… — неожиданно легко согласилась Нина, при этом улыбнувшись: — И какая женщина устоит перед мелочами и сувенирами?

Они прошли к машине Левитина, сверкающему на солнце изумрудом джипу, припаркованному рядом с вокзалом, выехали на Садовое кольцо. Вскоре машина остановилась у девятиэтажки, расположенной в глубине зеленого тенистого двора.

— Это один из уцелевших оазисов старой Москвы, — просвещал Левитин свою спутницу. — Заметьте, Москва плавится от жары, у нас же тут, будто за городом, и относительно прохладно.

Они поднялись на пятый этаж в квартиру Левитина, уже из прихожей Нина увидела в гостиной со вкусом сервированный стол.

— Давайте ваши вещи и материалы от Федора, — суетился хозяин, — моем руки и за стол.

Он взял тщательно упакованный Папушей пакет, прикинул его вес.

— Ого, килограмма на два потянет! Любопытно…

— Насколько мне известно, здесь дневники Милославского, сама для вас распечатывала. Тут же их подлинники, его рисунки. Думаю, на любого мужика они произведут впечатление, — несколько фривольно заметила Нина.

— Вы меня откровенно заинтриговали, — улыбнулся Левитин, разливая коньяк в невысокие изящные бокалы. — Что ж, выпьем, Ниночка, за встречу, перекусим, чем бог послал. Не возражаете, если включу негромкую музыку?

Нина не возражала. Как-то незаметно, впрочем, и без особых угрызений совести, она попала под обаяние этого, как она была наслышана, весьма популярного и до сих пор холостого столичного литератора. Вскоре, подогретые элитным итальянским коньяком, раскованные и довольные друг другом, они оказались в постели. Едва разгоряченный Левитин, отнюдь не чувствуя угрызений совести перед Папушей, приступил к активным действиям, обнимая нетерпеливое от желания тело Нинель, в прохожей прозвучал протяжный звонок.

Накинув парчовый, в желтых драконах халат, Левитин подошел к входной двери, глянул в окошко видеокамеры. На лестничной площадке он увидел трех мужчин в камуфляжной форме, у одного разглядел погоны полковника.

— Кто и по какому вопросу? — стараясь оставаться спокойным, спросил он.

— Откройте, господин Левитин, — в переговорном устройстве прозвучал приглушенный голос. — ФСБ, второй оперативный отдел.

Отворив обе двери, внутреннюю и наружную, Левитин впустил нежданных гостей. Полковник представился:

— Заместитель начальника оперативно-следственного отдела ФСБ Сергей Михайлович Колесников. — Показав Левитину служебное удостоверение, он достал бланк с санкцией прокурора на обыск.

— Я протестую, — взволновался Левитин. Капли пота выступили на одутловатом покрасневшем лице. — Позвольте вызвать моего адвоката.

— Ваше право, — согласился полковник. — Только после того, как будут проведены следственные действия и вы дадите свои показания. Приступайте, ребята — распорядился он подчиненным.

— Но я не один, — растерянно произнес Левитин. — У меня сослуживица по работе, мы только успели перекусить…

— Ее мы задерживать не станем, — заверил Колесников. — Пусть ваша знакомая предъявит документы.

Уже успевшая одеться Нина вышла из спальни в гостиную, нарочито раскованно, закинув ногу на ногу, села в кресло.

— Вы интересуетесь документами? — обратилась она к Колесникову и, открыв сумочку, достала паспорт.

— Анатолий, — распорядился Колесников, — перепиши все данные на гражданку Бойко. — Адрес, место работы, домашний и служебные телефоны.

— Пройдемте в мой кабинет, — предложил несколько успокоившийся Левитин. — Там и отвечу на ваши вопросы, но протокол подпишу в присутствии своего адвоката. По профессии я свободный художник, литератор, или, как в народе говорят, писатель.

И тут, когда они сели напротив друг друга, а Колесников достал из папки бланк протокола допроса, в кабинет вошел Анатолий с пакетом Папуши в руках.

Нинель, как все ее звали в централе, давно дружила со стоматологом Печерской. Так сложилось, что, поскольку зубы у Нинель с детства были «не очень», ей не раз доводилось бывать в стоматологическом кресле. Печерская — женщина общительная, без комплексов и, как принято говорить, дама раскованная, была рада их близким отношениям. Все-таки, как лицо, приближенное к «трону», секретарша начальника тюрьмы была в курсе всех событий, конфликтов, скандалов и сплетен столь грозного учреждения. Она первая узнавала о поощрениях и выговорах, премиях, повышении зарплаты, могла при случае, пользуясь своим статусом, ввернуть Папуше нужное словцо.

В беседах между собой подруги, уединившись в узкой комнатке-пенале стоматологического кабинета, иногда в «закулисье», примыкающем к кабинету Папуши, баловались кофе, который обожали, а то и почти всегда имевшимся в наличии коньяком, обменивались последними новостями.