Марк Фурман - Мораторий на крови

— Вы упомянули, что пещера с боевиками находится на территории Грузии, наверняка там есть убитые и раненые. Если исходить из этого, Дмитрий Тимофеевич, мы не будем нарушать границу соседней страны. Пусть крысы остаются в мышеловке, о взрыве никому не сообщать. Отнесем столь приятное событие к происшествию особой секретности.

— Полагаю, Николай Борисович, что задержанных шахидок следует полностью изолировать в надежном месте до окончания следствия и суда. Есть женская тюрьма особого типа под Ростовом.

— Целиком с вами согласен, Дмитрий Тимофеевич. Утечка столь важной информации должна быть исключена, даже для американцев и израильтян, сейчас находящихся с нами в контакте. Предупредите об этом службы ФСБ и ваших людей, имеющих к этому непосредственное отношение.

На девятый день после расстрела маньяка Фальковский раньше обычного вернулся из редакции. Дома никого не было, под щемящий «Реквием» Моцарта он укладывал во вместительный саквояж необходимые, на его взгляд, вещи. Четыре литровых бутылки водки «Расстрельная русская», купленные в ближайшем супермаркете среди прочего спиртного, как бы в протест мораторию президента, с десяток бутылок сухого вина — красного «Каберне» и светлого «Шардоне», перочинный нож со штопором, салфетки. Поверх этого набора Фальковский положил более двух десятков газет с сообщением о расстреле Милославского.

Из шкафа Анатолий извлек темный выходной костюм и черную водолазку, потом сел за телефон. Несколькими днями раньше по своим каналам и с помощью Калистратова ему удалось установить контакты с семьями, родные которых стали жертвами маньяка в Тригорске и других городах. На звонки родным погибших ушло около двух часов.

Близкие убитых женщин воспринимали звонки по-разному. Подавляющее большинство, особенно тригорцы, с чувством глубокой признательности журналисту. Два сообщения он оставил на автоответчиках молчащих телефонов. И, когда жена Ирина неслышно вошла в комнату, он заканчивал свой последний разговор.

Уже с полудня на массивной, темного дуба, двери местного ресторана «Ассамблея» появилась табличка «Закрыто на спецобслуживание». Официанты, сдвинув столы, приступили к сервировке, готовя застолье на сорок человек. Лишь двое из администрации ресторана — его директор Олег Крылов и старший администратор Людмила Стрелкова — знали о цели предстоящего ужина, заказанного редакцией «Вечернего Тригорска».

— То будет, Олег, необычный ужин, — предупредил директора Калистратов. — Фальковский решил созвать на девятый день после расстрела маньяка родных тех, кто погиб от его рук. В общем, он хочет вместе с близкими людьми помянуть жертв Милославского, отметив справедливость смертного приговора, как бы в противовес недавнему правительственному мораторию об отмене смертной казни.

Крылов, знавший Калистратова еще с детства, закончивший с ним одну школу, тем не менее уточнил:

— А городские власти или те же органы, я имею в виду прокуратуру и суд, поставлены в известность?

— Это будет сугубо частное мероприятие, старик. Ты должен понять, прежде всего, Анатолия, ну и меня заодно. Допустим, наша редакция заказывает банкет, и я за своей подписью предоставлю тебе официальное отношение.

— Разве что так… — в раздумье согласился Крылов. — Значит, обычный банкет на сорок персон. А повод?

— Тут без дураков. Допустим, я отмечаю свой день рождения, ровно неделю назад мне пятьдесят четвертый пошел.

— Что ж, поздравляю. Мог бы и заглянуть по такому случаю, ведь давненько не виделись. Посидели бы, поговорили, вспомнили свои пацанские годы. А оркестр, музыка?

— Этого не надо. Все с собой захватим. А твое неофициальное приглашение принимается на будущее. Как-никак одноклассники…

К шести вечера вестибюль ресторана был переполнен. Почти все присутствующие пришли в строгой, без излишеств, одежде, с преобладанием черных и темно-серых тонов. Большинство мужчин, несколько женщин толпились в вестибюле у курительной комнаты, кое-кто с усталыми, красноватыми от слез глазами. В тон негромким разговорам звучала «Аве, Мария» Шуберта.

Калистратов, разговаривая по мобильному, подошел к Фальковскому, обнял за плечи.

— Питерские только что прибыли скоростным экспрессом. Едут еще одиннадцать человек, встречаем и сразу за столы.

Рассаживались семьями, знакомые жались друг к другу. На отдельном столике у раскрытого окна солнце дробилось о хрусталь шестнадцати бокалов со светлым вином, покрытых квадратиками ржаного хлеба. Рядом, вдоль стены, — шестнадцать фотографий жертв маньяка в темных траурных рамках. Дивно красивые молодые лица, некоторые с улыбками…

Первым с рюмкой в руке поднялся Калистратов.

— На этих снимках они еще живут… — Редактор обратил взор к фотографиям. — Друзья, вы знаете, по какому поводу мы сегодня собрались. И пусть каждый скажет свое слово. Начнем с инициатора встречи — Толи Фальковского.

Анатолий, отодвинув стул, медленно поднялся.

— Все, кто здесь присутствует, — начал он, — близкие по несчастью. Потеряв самых дорогих людей — дочерей, жен, подруг, — мы словно породнились между собой. И вот правосудие свершилось. Мне кажется, Господь услышал наши молитвы. Ведь в Библии сказано: «Кто прольет кровь человека, того кровь прольется рукой человека, ибо человек создан по образу Божию». Мы все знаем: недочеловек, совершивший страшное зло, кровожадный убийца и маньяк Милославский расстрелян. Ровно девять дней назад и, к счастью, вопреки принятому в тот же день несправедливому мораторию на исполнение высшей меры в России. Чокнемся и возрадуемся его смерти, возмездие все-таки свершилось, прошу выпить за это. Пусть день его казни станет памятным для всех, кто присутствует за этим столом, и для тех, которые не смогли приехать.

В волнении Фальковский взмахнул дрожащей рукой, Ирина протянула ему рюмку с водкой.

Потом, по предложению Калистратова, пытавшегося, впрочем, безуспешно, как-то руководить застольем, стихийно брали слово родные погибших. Одни, взяв себя в руки, говорили без слез, других, в большинстве женщин — душили рыдания. Не чокаясь, поминая девушек поименно, почти не пьянея, пили часто и помногу в основном мужчины, многие женщины тоже не составляли исключения.

Когда Маргарита Никольская, приехавшая из Санкт-Петербурга, вдруг покачнулась и, опрокинув стул, упала в обморок, потребовался врач. Таковой нашелся как раз среди питерцев, — уже в годах, седой как лунь невропатолог Кулешов. Доктор, потерявший дочь, привычно захватил в поездку медицинский кейс с лекарствами. Полагая, что драматичная музыка «Реквиема» слишком сильно действует на присутствующих, кто-то сменил траурную мелодию великого австрийца на диск с песнями Окуджавы.