Борис Старлинг - Видимость

Итак, Папворт пошел к де Веру Грину, приставил нож к горлу - он знал де Вер Грина достаточно давно, чтобы знать, что не может выносить вида крови, как сам Герберт видел, когда ушел из Пятерки - вынужден он написал предсмертную записку, затем обработал его хлороформом, открыл газовый кран и ушел, зная, что де Вер Грин будет мертв задолго до того, как действие анестетика пройдет.

Конечно, Папворт знал, что на вскрытии будет обнаружен хлороформ, но к тому времени, когда кто-нибудь соберет все части и сложит их вместе, он будет на полпути к Москве, потому что туман должен был очистились к тому времени.

Когда Герберт заметил кольцевой знак Менгеле, Папворт оставил его, чтобы продолжить допрос Менгеле в Уиллер, а сам вернулся в посольство, снял свое кольцо и положил его рядом с ванной.

Герберт вспомнил, что он не смотрел на руки Папворта, когда возвращал Менгеле; почему он должен? Он был наблюдательным, но недостаточно наблюдательным.

Затем, добавил Папворт, Менгеле последовал за Гербертом обратно через туман в квартиру Ханны, дождался, пока Герберт и Ханна заснули, напал на них, а когда он не смог найти формулу, зажег квартиру, надеясь замести следы и убить их. Папворт узнал об этом только после этого. Если бы он знал, то, конечно, попытался бы отговорить Менгеле.

Или сопровождал его, чтобы максимально увеличить свои шансы, подумал Герберт.

Следовательно, в этом конкретном случае Папворт был невиновен. Но по сравнению со всем остальным, что он сделал, это мало что значило.

Знал ли Менгеле, кто такая Ханна, до того, как она его опознала? Они никогда не узнают.

Да, сказал Папворт, конечно, их планирование было несовершенным; они были вынуждены работать над некоторыми вещами более или менее на ходу.

Но что еще они могли сделать? Стенснесс сделал предложение, и они не могли рискнуть, что де Вер Грин заполучит его.

Все было бы хорошо, если бы никто из них не обладал им, но как он мог быть уверен, что это так?

«Это то, что раса сделала с людьми», - подумал Герберт. Это заставляло умных людей спешить, как из-за страха, что другой был на пороге прорыва, так и из-за вечного стремления к славе.

Слава питалась самим собой; чем больше было, тем больше хотелось, а слишком многого никогда не хватало.

Когда ученым будущего удастся прочитать ДНК человечества, подумал Герберт, они найдут все, о чем Менгеле упомянул накануне вечером за обедом, но они также откроют множество менее привлекательных качеств человека: глупость, высокомерие, амбиции и жадность.

Туман поднял достаточно всего этого, хотя он работал как за, так и против Папворта и Казанцева. Против них в том смысле, что он удерживал их в Лондоне, когда они хотели сбежать. Для них это дало им возможность попытаться получить материал, обещанный Стенснессом, о существовании которого они даже не подозревали почти до самого конца конференции.

Микроточки всегда были бонусом, неожиданным, но желанным. В конце концов, именно решимость Папворта схватить их и поймала его, потому что без этого он ушел бы сегодня утром, когда туман сначала частично рассеялся, и Герберт никогда бы его не нашел.

Если бы он согласился только на дезертирство и ученых, он бы ушел полностью; и этого было бы достаточно, потому что, несомненно, Полинг в конце концов открыл бы секрет. Научный прогресс может быть нелинейным, но он неумолим.

Герберт посмотрел на Папворта, думая, что чего-то не хватает. Через несколько секунд он понял, что это было.

Папворт рассказал ему, что случилось, когда, где и как; он не сказал ему почему.

Не зачем он убил Стенснесса и де Вер Грина - это было очевидно. Но почему он вообще решил шпионить в пользу Советского Союза, почему он решил предать свою страну.

И даже когда он изучал Папворта, Герберт понял, где был ответ.

Не в достоинствах коммунизма перед капитализмом или в предпочтении мира во всем мире перед холодной войной, а в самом Папворте.

Любой вопрос о лояльности сводился к чему-то очень простому. Чтобы предать, нужно сначала принадлежать; и Папворт никогда не принадлежал. Он был тщеславным неудачником, для которого была только одна причина, достойная его преданности: Эмброуз Папуорт и его Богом данное право на то, чтобы мир устроился так, как он этого хотел.

Ответ лежал, из-за отсутствия более точной фразы, в ДНК Папворта.

Возможно, в глубине души Папворт всегда хотел, чтобы его поймали, подумал Герберт, хотя бы потому, что теперь весь мир узнает его имя. Предстоит суд, и даже массовое осуждение, которого он мог ожидать, для такого человека будет лучше, чем альтернатива: анонимная ссылка в московской квартире, где через пару лет мало кто узнает, что он сделал, и еще меньшее число будет заботиться.

«Итак, - спросил Папуорт, - о какой сделке мы говорим?»

«Тебе придется разобраться с этим еще в Вашингтоне».

У Папворта отвисла челюсть. «Но ты же сказал мне…»

Герберт говорил на языке, понятном Папворту. "Я солгал."

* * *

Было уже девять часов, когда Герберт вернулся к Гаю, и к тому времени Ханна и Мэри уже спали. Не желая их будить, он сказал Анжеле, что вернется утром.

Туман представлял собой странное лоскутное одеяло: черный кошмар на Стрэнде, но яркий и ясный на площади Пикадилли, прекрасен на Мраморной арке и непроницаем для Бэйсуотера.

Три тысячи человек стояли в очереди за билетами на станции метро Стратфорд, потому что автобусы остановились.

Речное движение снова было перекрыто.

Опера в «Уэллсе Сэдлера» была остановлена ​​после первого акта, потому что публика больше не могла видеть сцену.

У всех была история о тумане, как и у всех была история о бомбе.

«Ни у кого не было такой хорошей истории о тумане», - подумал Герберт.

По дороге домой Герберт понял, что его мучило накануне в квартире Розалинды.

Розалинда говорила о том, как она устанавливала свои факты и соответствовала теории вокруг них, и она сравнила это с тактикой Уотсона и Крика, которые начали с теории и увидели, как подходят факты.

Герберт шел по пути Розалинды, и вместо этого ему следовало пойти с Уотсоном и Криком. Он позволил фактам омрачить свои суждения; нет, не факты, а то, что он видел

факты.

Как и Розалинда, Герберт верил в то, что видел, и ошибался. Снова и снова, даже после того, как Ханна показывала ему ошибку его пути, он смотрел, не видя.

В некотором смысле он был таким же слепым, как и Ханна.

«Неудивительно, что ученые сделали то, что они сделали, - подумал Герберт; они предпочитали точность науки и совершенство ее истин. По сравнению с этим человечество было довольно запутанным.

Когда он вернулся, Стелла ждала Герберта.

Он посмотрел на нее и не мог прочесть выражение ее лица.