Галина Романова - Грешница в шампанском [litres]

Но вот чувствовал он в ней какую-то непогасшую тлеющую сердцевину. И понимание молчаливое ее слышал, будто она о нем вслух говорила. И упрямство даже ее чисто женское, когда он про Стаську речь завел, осознал мгновенно. Она словно дополняла его, вот так.

– А-а-а, это которую ты трахал под моей лестницей?

Она кивнула с ухмылкой, то ли осуждала, то ли ревновала запоздало, что он ею тогда пренебрег.

– Ну да. Про нее речь, – не стал он финтить.

– Так что с ней?

– Отпустили ее.

– Да ну! Кто сказал? Она к тебе явилась прямо из тюремных застенок? – съехидничала Александра, ненавидя себя за этот внезапный ревностный выпад.

– Да нет. Муж твой сказал – Виктор. Я ему позвонил, а он сказал.

– А чего ему звонил? Извини, это, конечно, не мое дело…

– Да нет, все нормально. Звонил, адрес твой узнать хотел.

И вот тут он все-таки подошел к ней сзади и через мгновение пристроил руки на ее плечах.

– А зачем адрес? – она и зажмурилась-то всего на мгновение, а проклятое кофейное пятно тут же зашипело, запузырилось на чистой поверхности плиты. – Зачем он тебе? Подробности про Таисию узнать хотел? Так не знаю я ничего. Сестра ее вон напротив в доме живет, а про нее…

– Тс-сс, Саша, Саша, ты чего затараторила-то?… А у вас молоко убежало! – кривляясь, пробубнил он ей на ухо, просунул руку под ее локоток, ловко сдернул турку с огня и выключил газ. – Правда, не молоко, а кофе… Адрес мне твой нужен был не из-за Стаськи.

– А зачем?

Она даже дышать перестала, ожидая его ответа. Вот как скажет сейчас что-нибудь противное и холодное, как ей потом с этим жить? Или в постель потащит со смешком самодовольным, что еще гаже. Наверняка считает, что ей за счастье с таким красавцем переспать. У нее ведь давно уже никого не было. Витьку она послала, когда он пытался ее в доме оставить после новогодней ночи, и до тела больше ни разу не допустила, как он ни просил. Что-то подсказало ей тогда, что из подлой трусости он ее оставляет в доме. Только из страха перед разоблачением каким-то. Аж подбородок трясся, когда он ее при всех женой назвал. И потом заискивал: Муся то, Муся се.

А она возьми и взбунтуйся. Не могу, говорит, так сразу. Время мне нужно, говорит. И ведь невзирая на страх потерять ежемесячное пособие взбунтовалась, вот как! Невзирая на ненависть к своей сопернице, прыгающей по ее диванам и кроватям, не осталась в доме.

Девку-то Витька выгнал. И вроде больше не пустил в дом. И звонит он ей теперь каждый день, и через день наведывается. Продолжает звать обратно. А она…

– Саш, а вот ты ребенка бы мне родила, а?

Вот те раз! Вот это номер! Что же ему, родить его некому, что ли?! Что же, никого, кроме стареющей тетки, и не нашлось? Хотя молоденькие-то, они не очень сейчас торопятся фигуру свою портить. Может, Кагоров ее в роли суррогатной матери решил использовать или что-то в этом роде? А что? С него станется, с толстосума.

– Как это – тебе?

Она все еще стояла к нему спиной, боясь поворачиваться. Вдруг как глянет в его глаза, так и поймет все. Вдруг прочтет в них: вот вам, Александра Заболотнева, конкретное коммерческое предложение, что скажете в ответ? Да вы не спешите отказываться, я вам хорошо заплачу.

Ну, или что-то в этом роде.

Она же тогда его просто выставит вон, а потом проплачет остаток дня, с удовольствием себя жалея и проклиная всех на свете мужиков. Вот и стояла, переминаясь с ноги на ногу, то и дело наступая на длинные полы халата. Угораздило же надеть именно его…

– Ну мне и себе еще, – пробубнил Кагоров ей в шею куда-то. – Смогла бы родить, Саш? Я вот до сорока пяти дожил, состояние нажил, а ребенка нет. Не в детском же доме его брать, в самом деле. Я еще и сам смогу! Поможешь, Саш?

Вот тут она не выдержала и повернулась к нему, и едва в физиономию ему не вцепилась оттого, как именно он на нее смотрел. Хорошо ведь смотрел, мерзавец. Как и следовало смотрел. А ей что теперь – верить прикажете?!

– Мить, ты хоть соображаешь, что несешь? – она слегка ткнула его кулаком в лоб. – Пил наверняка всю ночь, перегаром за версту. Додумался до чего! Дети-то чем виноваты, скажи мне?

– То есть? – он стоял и слушал ее, и даже на ее тумак не обиделся.

– Дети разве виноваты, что ты таким вот образом самоутвердиться хочешь? Ты его заимеешь, а потом что?

– Воспитывать станем, растить. Ты ведь не боишься подгузники менять?

– Знаешь, не пробовала. Так ты что же… Предложение мне, что ли, делаешь?

– Типа того, – он улыбнулся. – А чё, не согласишься, что ли? Ты смотри, какой хороший!

– Ага, хороший, – фыркнула Александра. – Без пяти минут арестант! Дадут тебе за отравление собственной жены пожизненное, что я одна с ребенком тогда стану делать?

Чего несла, сама не знала! Да разве же станет он жениться на ровеснице, когда за ним стадо молоденьких девчонок скачет? И уж тем более детей на свет производить не станет с ней – с перестарком. Так у него это – блажь минутная, порыв похмельный.

– А чё это я арестант-то? – он стиснул ее, прижав к себе. – Какая ты аппетитная, Сашка!.. Так почему это я сяду пожизненно, ты так и не сказала?

– Ну как же, Таисию отпустили, убийца твоей жены не найден. А у кого, кроме тебя, мотив может быть? Кому она еще была нужна, кроме тебя?

– А вот тут ты ошибаешься, Саня, – нахмурился Кагоров, моментально вспомнив про фотографию в кармане пиджака. – Я тут такое нашел!.. К тому же ее заместительница разоткровенничалась со мной и кое в чем просветила.

– И?

Ой, как хорошо ей было в его руках! Ой, как тело влилось в тело. Бывает же: начнешь целоваться – то нос, то подбородок мешает. На коленки сесть соберешься – то сползешь, то неловко, то жестковато. Под руку пойдешь, и опять что-то не то, будто и локоток в бок упирается, и с шага сбиваешься. А с Кагоровым все как-то сразу и в гармонии полной. И разговор вяжется, и в объятиях не тесно и не душно.

– Лилька мне изменяла, – сказал он, тут же прислушавшись к себе.

Нет, не болело вроде ничего теперь. Словно стороной пронесло. Может, оттого все, что Сашка рядом: теплая такая, надежная. И все ведь так удачно ложилось в его руки, будто им самим и вылеплено было. Все подогнано было именно под него природой!

– Да ты что?! – ахнула Саша, еще теснее прижимаясь лицом к его плечу. – Такому мужику и изменяла?

– Какому такому? Обычный я мужик, – пробормотал он, конечно же, польщенный. – И вот представь себе – изменяла!

– С кем, знаешь?

– А то! Мало того, теперь почти догадываюсь, кто отравил ее. Так что насчет арестанта и детей-сирот, это того, перебор. Так что ты не очень долго думай, соглашайся, Саня.

– Да я согласна вроде, только…

– Что только? Витьку, что ли, боишься? – Кагоров самодовольно хмыкнул, показав ей кулак. – Вот он у меня где, Витька твой. Пикнуть не посмеет, поверь.