Галина Романова - Грешница в шампанском [litres]

– Да не про Витьку я, Митя. Детей на свет пускать надо, закончив все.

– Это ты о чем?

– Это я о том, что завершить нужно все с милицией, дознаниями, допросами, подозреваемыми. Разве не так?

– Оно верно, – согласился он, подумав. – Вот я этим сейчас и начну, пожалуй, заниматься.

– Чем?

Он отошел, а ей тут же сделалось пусто и холодно и не верилось уже ни во что. Ни в слова его надежные, ни в счастье, которое он обещал им на двоих. Будто из теплого дома ее снова выгнали в метель и стужу.

– Есть у меня предметный разговор к твоим соседям, Саня. Очень даже интересный и предметный разговор. Вот после него… Думаю, что все и разъяснится. Я сейчас пойду, где, говоришь, живут эти голубки-то?…

Она сказала, вспомнив окно, в котором обычно маячила Надежда с кружкой.

– Так я пойду, а ты сиди и жди меня. Вся наша с тобой договоренность в силе. Может, мы с тобой, конечно, и не любим друг друга пока. Но это только пока, так ведь? Но что-то такое между нами есть… Удобство какое-то природное… Не находишь?

– Нахожу, – она улыбнулась.

– Вот! Отсюда и танцевать станем…

– Надежда ушла, Сергей на работе. Нет их никого, так что вам и подниматься к ним смысла нету.

Консьержка за своей перегородкой уставилась на него ну просто с ненавистью. И чего он ей сделать успел? Задал всего лишь пару вопросов о жильцах, а она зашипела, зашипела в своей конуре стеклянной, как змея в террариуме. «Старая сука», – подумал с раздражением Кагоров, вновь выходя на улицу. Ничего, он подождет. Он терпеливый теперь, он подождет. Когда-нибудь эта Надежда должна будет вернуться. Не век же ей по магазинам шастать. Он в машине посидит, музыку послушает, а заодно и подумает. Подумать было о чем: он, кажется, в горячке своей только что женщине предложение сделал. Малознакомой женщине, между прочим. А ведь зарекался! Зарекался, да как! И что спешить не станет, и что обдуманно теперь к этому серьезному делу подойдет, и что…

А ведь едва овдоветь успел, как снова голову в ярмо сует. «Ох и остолоп», – сказала бы про него мать. Остолоп и есть. Ладно, ничего. Сашка – баба правильная. В меру сарказма в ней, страсти на троих, внешность еще ого-го, при хороших условиях еще лет двадцать может цвести. Да и что говорить: он-то мальчик, что ли? Тоже под полтинник. Он же не из тех мудаков, что любят к старости себе в жены малолеток брать? Не из тех. Он знает теперь, чего стоит разница лет в двадцать. Он вот возьмет и удивит всех, взяв в жены окопную подругу. Пускай зубы точат, пускай сплетничают. А он вот постарается с ней жить долго и счастливо. Получилось бы…

Надежда вынырнула из-за угла дома как-то неожиданно. Вроде ждал, должен был подготовиться, а стоило ей появиться, как растерялся. С чем к ней подойдет? Какими вопросами огорошит? Она ведь может просто-напросто взять и послать его к чертовой матери.

Так почти все и вышло. Увидев его выбирающимся из машины, Надежда напружинила походку, перехватила пакеты поудобнее, будто собиралась пустить их в ход, обороняясь от него, и пошла мимо так, мимо.

– Эй, девушка, – пришлось Кагорову ее окликнуть. – А я ведь вас дожидаюсь.

Она не прореагировала, не услышав своего имени. Как шла, так и продолжала идти, не глядя в его сторону. Догнал он ее уже у подъездных дверей. Схватил под локоток и придержал, повторив зло и с нажимом:

– Я что, неясно выразился?! Я сказал, что жду тебя! Оглохла?!

– Пустите, мне больно! – попыталась Надежда выдернуть у него локоток, но безуспешно. – Мне закричать?!

– Да, да, кричи, и погромче! А особенно громко про то, что ты отравила мою жену! Одна или на пару с сестренкой своей замороченной…

– Вот как? – не выдержала Надежда, скользнув по нему насмешливыми глазами. – Она стала замороченной? С каких это пор? Уж не с новогодней ли ночи, когда вы ее, господин Кагоров, трахали под лестницей? Не с того ли момента?

– А вот это не твое дело, сучка!

Он давно уже понял, что в общении с ней будет не до церемоний. Что нужно гнуть, ломать, переть напролом, иначе он так и уйдет без капли информации.

– Не мое, – на удивление быстро согласилась Надежда и сделала еще одну попытку вырваться. – Так я могу теперь идти?

– Конечно! – оскалился Кагоров сатанинской улыбкой. – Но чуть позже. Сначала ты ответишь мне на несколько вопросов, а потом вали на все четыре стороны. Пускай тобой менты занимаются. Иди к машине, быстро! Не на руках же тебя туда тащить на глазах у всего двора. А то я могу!

– Не надо. Я сама, – быстро закивала Надежда, разворачиваясь к Кагорову. – Только прошу вас, не надо никакого шума. Идемте…

В салоне машины она сразу отодвинулась от него к самой двери, загородившись пакетами со своими покупками. Будто он и правда мог причинить ей вред. Это им-то с муженьком? После всего, что они накуролесили? И это после того, как в корне изменили его жизнь?

– Узнаешь? – Кагоров достал фотографию и швырнул ее ей на коленки.

На цветном глянцевом снимке его жена Лилия летним днем сидела на скамейке в сквере, закинув ногу на ногу. Она очень гневалась, это было видно по ее сведенным бровям и нервным губам. И гнев ее был направлен на женщину, которая сидела рядом с ней. Понять было не сложно, потому что женщину эту она одной рукой крепко держала за плечо. Нежное, оголенное сарафаном плечо Надежды. Чуть вдалеке, возле палатки с мороженым, маячил и муж Надежды – Сергей. Он не смотрел в сторону женщин, что было и понятно. По уши виноват, чего влезать в женские разборки, не так ли?…

– Узнаю, – очень тихо ответила Надежда, едва взглянув на снимок, и тут же стряхнула его с коленок, Кагорову пришлось нагибаться и доставать его. – И что с того?

– А ничего! Это ведь ты отравила ее, не так ли?!

– Я? Почему я?

Она посмотрела на него с затравленной усталостью, будто молила не теребить этого страшного для нее воспоминания. Сочувствия, ясное дело, не дождалась. Помолчала, потом спросила с тяжелым вздохом:

– Ну почему сразу я-то?

– Но как же! – Кагоров продолжал ухмыляться. – А кому еще она так навредить успела, как не тебе? Ты же ее ненавидела!

– Ненавидела, – вдруг быстро согласилась она, не дав ему закончить свою мысль. – Ее ведь трудно было любить, не так ли?

Теперь он не знал, что сказать. Повисла пауза.

Надежда пошуршала пакетами, поставила их на пол, поправила шубку на коленях и снова спросила:

– Вы ведь тоже не любили ее? Правильнее, вы тоже ненавидели ее? За ее холодность, надменность, за то, что ее невозможно было понять… Она ведь ускользала всегда. Ускользала, будто боялась, что если ее поймут, то сразу все пропало. Вся жизнь под откос, если она кому-то откроет свою душу!

– Не скажи, дорогая, – вспыхнул тут же Кагоров. – Нашелся-таки один прекрасный человек, которого она полюбила всем сердцем и которому открыла всю себя! Разве не так? Она способна была любить, оказывается! Способна! Ты-то это узнала много раньше, а я вот – идиот, только теперь! Что скажешь?