Адольфо Касарес - Ненависть любви

С опозданием на девятнадцать минут — в семь часов две минуты — поезд прибыл в Салинас. Никто не помог мне вынести чемоданы. Начальник станции — судя по всему, единственный, кто в этом городе не спал, — был слишком поглощен вымениванием детских ивовых серсо у машиниста, чтобы прийти на помощь одинокому путешественнику, не располагающему временем и обремененному багажом. Наконец этот малый закончил свои переговоры с машинистом и направился ко мне. Я незлопамятен и уже приоткрыл было рот для сердечной улыбки, а рука моя потянулась к шляпе, когда начальник станции вдруг повернулся и уперся, как слабоумный, в дверь вагона. Отперев ее, он залез внутрь, и оттуда на перрон стали с грохотом вываливаться клетки с птицами. Я просто задохнулся от возмущения. Я бы с радостью вызвался сам разгрузить клетки с курами, чтобы спасти их от такого насилия, и утешился мыслью, что моим чемоданам повезло гораздо больше.

Я отправился на задний двор, чтобы выяснить, не приехал ли за мной автомобиль из гостиницы. Нет, не приехал. Я решил не откладывая справиться у начальника станции и после недолгих поисков нашел его в зале ожидания.

— Вы что-нибудь ищете? — спросил он.

Я не стал скрывать своего нетерпения:

— Вас.

— Ну так вот он я.

— Я жду машину из отеля «Сентраль», из Приморского Леса.

— Если вас не смущает моя компания, советую посидеть здесь. Тут хоть какое-то движение воздуха. — Он взглянул на часы. — Семь четырнадцать утра, а какая жарища. Помяните мое слово: это кончится бурей.

Он достал из кармана маленький перламутровый перочинный ножик и принялся чистить ногти. Я спросил, долго ли ждать машину из гостиницы.

Он ответил:

— Тут никаких прогнозов дать не могу.

Он полностью погрузился в свое занятие.

— Где здесь почта? — поинтересовался я.

— Идите до водонапорной колонки, это чуть дальше вагонов, которые стоят в тупике. Справа увидите дерево. Там поверните под прямым углом, перейдите дорогу у дома Судейды и идите не останавливаясь до булочной. Красненький домишко и есть почта. — Мой собеседник чертил руками в воздухе подробный план. Чуть погодя он добавил: — Если застанете начальника бодрствующим, с меня причитается.

Я показал ему, где оставил свой багаж, попросил не отпускать без меня гостиничный автомобиль и отправился плутать по этому несносному лабиринту, залитому солнцем.

Распорядившись пересылать в отель всю корреспонденцию, какая поступит на мое имя, я несколько приободрился и пустился в обратный путь. Я задержался около колонки, где в результате энергичных усилий мне удалось утолить жажду и смочить себе голову двумя-тремя струйками тепловатой воды, после чего я в задумчивости направился к станции.

Во дворе стоял старенький «рикенбекер», груженный клетками с курами. Сколько же еще ждать гостиничного автомобиля в этом аду?

В зале ожидания я обнаружил начальника станции, беседующего с человеком, наглухо закутанным в плащ. Тот спросил меня:

— Доктор Умберто Уберман?

Я кивнул.

Начальник станции сказал:

— Мы уже грузим ваш багаж.

Эти слова просто осчастливили меня. Без особых трудностей я втиснулся между клетками. Так началось путешествие в Приморский Лес.

Первые пять лиг [4] Лига — мера длины (5572,7 м). дорога представляла собой сплошное болото; достойный похвалы «рикенбекер» ехал медленно и опасливо. Я жаждал моря, подобно греку из «Анабазиса» [5] «Анабазис» — исторический труд Ксенофонта, где описано участие греческого отряда («Десяти тысяч») в войне за персидский престол и последующее возвращение к берегам Черного моря. , однако в воздухе ничто не предвещало близости воды. У водопоя скотный двор тщился укрыться от солнца в бледной тени, отбрасываемой крыльями мельницы. Мои попутчицы волновались в своих клетках. Когда автомобиль притормаживал у изгороди, облачко из перьев, подобно цветочной пыльце, парило в воздухе, и зыбкое ощущение знакомого запаха вызвало в моей памяти счастливые образы детства: отец и мать возле птичников моего дяди в Бурсако. Можно сказать, на несколько минут мне удалось сбежать от этой тряски и жары в чистую, младенчески невинную картину: яйцо в белой фарфоровой чашке, на которое льется струя воды.

Наконец мы добрались до гряды дюн. Вдали я различил блестящую полоску. Я приветствовал море: «Thalassa! Thalassa!» [6] «Море! Море!» (др.-греч.). Согласно Ксенофонту, восклицание оставшихся в живых участников похода «Десяти тысяч» при виде Черного моря. . Оказалось, это мираж. Через сорок минут я увидел фиолетовое пятно и, воскликнув про себя: «Epi oinopa ponton!» [7] «По виноцветному морю!» (др.-греч.). Выражение, встречающееся в гомеровских поэмах. — обратился к шоферу:

— На этот раз я не ошибся. Там море.

— Это фиолетовые цветы, — ответил тот.

Через некоторое время рытвины кончились.

Шофер сказал:

— Надо поторапливаться. Через несколько часов начнется прилив.

Я огляделся. Мы медленно ехали по доскам, проложенным по песку. За дюнами, справа вдали, появилось море.

Я спросил:

— Так почему же вы едете так медленно?

— Если колесо соскочит с доски, мы увязнем в песке.

Я предпочел не задумываться о том, что было бы, путешествуй мы на другом автомобиле. Для этого я слишком устал. Даже не заметил морской свежести. Мне все же удалось выговорить:

— Еще долго?

— Нет, — ответил шофер. — Восемь лиг.

Я проснулся в сумерках и не понял, где я и который час. Сделав над собой усилие, я попытался сориентироваться и вспомнил: это моя комната в отеле «Сентраль». Потом я услышал море.

Я включил свет. По своему хронографу, который лежал рядом с томами Чирона, Кента, Яхра, Аллена и Геринга [8] Чирона, Кента, Яхра, Аллена и Геринга. — По всей видимости, имеются в виду сочинения комментаторов Петрония или труды на близкие темы. на сосновом столике, определил, что уже пять вечера. Я медленно начал одеваться. Какое блаженство — освободиться от жесткой экипировки, которую навязывают нам условности городской жизни! Я облачился в шотландскую рубашку, фланелевые брюки, грубый холщовый жилет, мягкую панаму и старые желтые ботинки и вооружился тростью с набалдашником в виде собачьей головы. Наклонив голову, я с неподдельным удовольствием разглядывал в зеркале свой лоб мыслителя, в очередной раз соглашаясь с неким абстрактным и беспристрастным наблюдателем: мое сходство с Гёте действительно существует. Правда, я человек невысокий, а в смысле переносном, я бы даже сказал, мелкий: мои настроения, впечатления и мысли не распространяются далеко, их география неширока. Мне нравится, что у меня густые волосы, приятные на вид и на ощупь, красивые маленькие руки, тонкие запястья, щиколотки и талия. Мои ноги, «неутомимые бродяги», не отдыхают, даже когда я сплю. Кожа белая, слегка розоватая. Аппетит прекрасный.