Мария Воронова - Из хорошей семьи

– Что же надо иметь в голове, чтобы вообразить себе такое. – Он развел руками точно и выверенно, как драматический артист. – Если вы, уважаемая Яна Михайловна, росли в лесу и не умеете отличить простую вежливость от флирта, то это, извините, ваша проблема.

– Нет, я как раз могу…

– Ах, так вы, оказывается, эксперт в этом вопросе! Простите, не знал.

Яна рванулась к выходу, но Максим Степанович преградил ей дорогу, встав в дверном проеме, скрестив руки на груди и глядя на нее с ледяным спокойствием:

– Яна Михайловна, я вас не звал, вы по собственной инициативе пришли ко мне, а когда я принял вас демократично, не как подчиненную, а как товарища, вы поняли это настолько превратно, что у меня просто нет слов… – Он снова развел руками и покачал головой. – А я ведь всего лишь хотел помочь вам освоиться в коллективе, поддержать молодого специалиста. Боюсь, что ничем иным не могу объяснить ваше странное поведение, кроме как патологическим опьянением, поэтому от души советую вам быть аккуратней с алкоголем.

– Выпустите меня!

– Конечно, конечно. Я всего лишь хочу вас успокоить. Не переживайте, я порядочный человек, и хоть вы повели себя крайне настораживающе, от меня никто не узнает об этой вашей возмутительной выходке, только впредь, пожалуйста, держите себя в руках. А пока всего хорошего, уважаемая Яна Михайловна.

Крутецкий посторонился, и Яна молча выскочила из его кабинета, стремительно собралась и побежала домой так быстро, будто за нею кто-то гнался. Слезы, всегда легко готовые пролиться, сейчас застряли где-то в горле и душили ее. Вдруг действительно она поняла его превратно? Нет, когда жадная мужская рука лезет тебе под юбку, тут никаких скрытых смыслов нет и быть не может. Конечно, Крутецкий к ней приставал, это факт, но, наверное, она дала ему повод думать, что не против. Нельзя было заходить к нему в девятом часу вечера, и вино пить тоже… Если бы она категорически отказалась от вина, Крутецкий понял бы, что ничего ему не светит, и рук бы распускать не стал. И вообще, наверное, пора ей понять, что не все люди братья, а наоборот, каждый за себя и просто так помогать никто не станет. Сразу она должна была насторожиться, почему это Крутецкий такой добрый, и догадаться, какое вознаграждение он ждет в обмен на свое покровительство.

Она сама не просто допустила, а спровоцировала это безобразие, и спасибо Максиму Степановичу, что обещал молчать.

Евгений с трудом нашел дом на улице Бабушкина. Он был тут всего один раз еще пионером, и впечатление осталось такое тягостное, что с тех пор он не любил этот район.

Сейчас, в сумерках, тесно стоящие вдоль проспекта сталинские дома казались красивыми, таинственными и тревожными, но во дворе, куда он попал, пройдя через высокую арку, были уже совсем другие постройки, легкие кирпичные пятиэтажки времен оттепели. Увидев на одном из стоящих в ряд домов бетонный барельеф, изображающий девушку с полными ногами, протянувшую ладони к солнцу, Евгений понял, что пришел. Эта картина почему-то врезалась тогда в память, а сейчас при взгляде на нее начали всплывать и другие подробности.

Поднявшись по чисто вымытой лестнице на третий этаж, он позвонил в дверь, выглядевшую точно так же, как и двадцать лет назад, и, когда Галя открыла, по инерции Евгению показалось, что и она тоже совсем не изменилась за этот долгий или, наоборот, короткий срок. Отворив дверь, Галя быстро отступила назад, освободила ему место в узком коридоре.

Евгений снял ботинки, присовокупив их к общей куче обуви на полу, и в одних носках прошел за Галей в кухню, где на плите что-то булькало и кипело, а на столе вокруг разделочной доски громоздились очищенные овощи. Галя, длинная и чуть сутуловатая, как и он сам, резким движением подбородка указала ему на табуретку.

Евгений сел, подобрав ноги.

– Возмужал, – сказала Галя, вытирая руки о край фартука.

– Постарел.

– Ну не без этого, конечно. Значит, решил вспомнить о корнях, объединить семью…

Евгений кивнул.

– Хорошо, Женя, это очень хорошо. Главное, вовремя.

– Правда?

– Ну конечно, Женечка, дорогой ты мой! Теперь, когда вы все себе захапали, переварили и впали в ничтожество, наступил самый подходящий момент родным людям держаться вместе. Только прости, родной человек, – взяв нож, Галя принялась быстро нарезать картофелину. Лезвие мерно стучало по разделочной доске, – прости, но у меня есть своя семья, и мне хватает забот помимо того, чтобы выносить дерьмо за твоей мамочкой.

– Галя, с этим я справляюсь сам.

– А зачем тогда?

– Ну как… Она скучает по тебе. Хочет повидаться, попросить прощения…

– Милый мой, когда просят прощения, в первую очередь возмещают ущерб, это я тебе как специалист говорю.

– Ну так мы вроде бы тебя при обмене не обидели.

– Не обидели? – взвилась Галя и, отложив нож, изобразила поясной поклон, насколько позволяло тесное пространство. – Не обидели? Ну спасибо тебе, милостивец! Не обидели, бросили комнатуху в коммуналке с барского плеча, когда по-хорошему мы с твоей мамочкой должны были поделить квартиру пополам.

– Галя, я сейчас не об этом.

– Удобно устроились! – фыркнула она. – Мамаша твоя обобрала меня до нитки, чашки не оставила, а теперь давай, Галя, глотай обиду, мириться будем! Вообще-то, Женя, лично к тебе у меня никаких претензий нет, хочешь общаться, давай, но за мать свою не проси, не заикайся даже. Плохое не хочу говорить, а хорошего сказать нечего. Ты тогда маленький был, просто не помнишь…

Евгений пожал плечами:

– Помню, как мы дружили с тобой. Ты в зоопарк меня водила, в киношку… Математику решала за меня, пока никто не видит.

Отложив нож, Галя достала из ящика стола начатую пачку сигарет «Стюардесса» и протянула Евгению. Он угостился, а пока искал глазами спички, Галя прикурила от горящей конфорки и протянула ему свою сигарету угольком вперед.

– Ничего, что прямо тут, среди продуктов? – спросил он, а Галя, отмахнувшись, открыла форточку.

– Ты хороший был парнишка и уже достаточно большой, чтобы настоять на своем, – усмехнулась она, – лично я разрешала сыновьям в двенадцать лет иметь собственное мнение, а ты, бедняга, наверное, до сих пор не знаешь, что это такое.

Евгений пожал плечами:

– Не обо мне сейчас речь. Мама скучает по тебе. Да и ты тоже…

– Прости, но нет.

– Неизвестно ведь, сколько ей еще осталось. Она бы очень хотела с тобой примириться, да и ты, наверное, тоже иногда об этом думаешь, Галя. Хотя бы о том, что вдруг захочешь, а будет поздно уже.

– Чай будешь? – перебила она. – Раз уж пришел.

Евгений покачал головой и затянулся, стараясь вдохнуть поменьше дыма. Сухая сигарета горела быстро, а он надеялся за это время переубедить Галю. Только есть ли такие слова, что способны перебросить мост через пропасть многолетней обиды?