Алексей Ходорковский - Медвежья пасть. Адвокатские истории

Солнце изредка разбрасывало разноцветные лучи над разбитой тропой. Чаще снег, дождь и ветер мешали лошадям и возницам. Но бесчисленные чайные караваны шли и шли через Сибирь. Крепло и развивалось дело Боткиных.

Дмитрий Кононович пошел на компромисс, стал помогать брату и прекрасно совмещал работу в торговом амбаре со своим главным и нелегким делом толкового и любящего собирателя. Его неудержимо влекло к живописи. Каждую картину он изучал, облюбовывал и не покупал зря. К 1915 году картинные комнаты Дмитрия Боткина были известны всей Москве. Вечера у Боткиных на Покровке были очень уютными и модными среди почитателей живописи.

7 ноября (25 октября) 1917 года произошла Октябрьская революция. Сыновья Дмитрия Кононовича разделили пополам художественное наследие отца, не дожившего до этих смутных дней.

После этого было многое: Сергей Дмитриевич, профессиональный дипломат, вывозит свою часть картин через Константинополь и Берлин во Францию. Теперь можно и вздохнуть спокойно. Не торопясь, с чувством и расстановкой продает он картины местным музеям, а на вырученные деньги в достатке проживает в Париже до середины XX века. Умирает Сергей Дмитриевич в преклонном возрасте, пережив на несколько лет свою любимую жену.

У Петра Дмитриевича — другая судьба… Он остается в России и, прекрасно понимая революционный запал новой власти, незамедлительно передает все ценности в Московский музей изящных искусств. Все, кроме самородка.

«Почему не уехал вместе с братом?» — этот вопрос не раз задавал себе Петр Дмитриевич. Возможность такая была, но он ей не воспользовался. Любил Россию?! Боялся менять устоявшийся уклад жизни? Не верил в серьезность грядущих перемен? В итоге изменилось все, чего он менять не хотел, да еще и брата потерял, не получив от него ни единой весточки из-за границы.

Это чувство вины, ощущение судьбоносной ошибки, стоившей благополучия его семье, лежало тяжелым камнем на его душе.

А может, дело в золотом самородке? Как могла сложиться жизнь его семьи, если бы самородок перешел к брату?! Ответа не было, и вопрос висел в воздухе немым укором.

Революция есть революция — нравы суровые. В родовом особняке на Покровке домком выделяет Петру с семьей маленькую комнатушку с окном в коридор. В коридоре и на кухне воды нет, лампочка не загорается, толчея возле уборной. За стеклом мелькают перекошенные физиономии каких-то людей, которые таинственно улыбаются. Слышны похмельные речи. На улице то вспыхивают, то гаснут фонари. Петру все было отвратительно и чуждо. Его постигло сильное разочарование. Но выводы надо было делать вовремя. Теперь поздно!

Все закрутилось, как в калейдоскопе. Картинные залы перегораживают, завозят двухъярусные стальные койки и заселяют учащихся Наркомпроса [5] Народный комиссариат просвещения. . Продуктовых карточек семье Петра не выдают. Нищета. Голод.

Курсанты-просветители оказались народом не злым, а очень даже отзывчивым на чужое горе. По ночам, в отсутствие коменданта они подкармливали Боткиных. Вот так Петр Дмитриевич в собственном доме был спасен веселыми, революционно настроенными, но совсем не жестокими ребятами с красными бантами на груди. По ночам боевые песни стихали, красного на одежде становилось меньше, и молодежь, в основном девчушки, слушали рассказы о Париже и французах, о Лувре, барбизонцах и импрессионистах, о картинах и скульптурах.

Курсантам было ясно, что Боткин — социально чуждый элемент. Но как же потрясающе он рассказывал! Дух захватывало от другой, неведомой им сказочной жизни…

Летом 1918 года Петра с женой и дочкой вовсе выдворяют из Москвы: мол, не время сейчас в Москве безработным жить, опасно и не положено. Дали направление на работу в Иркутск в местный музей. Все добро уложилось в одном чемодане. Золотой самородок лежал на дне, аккуратно завернутый в полотенце. Французский чемодан и самородок «Медвежья пасть» — это все, что осталось у Петра Дмитриевича от прошлой жизни. Боткины шагнули в темноту…

В Иркутске семья музейного служащего получает комнату и продовольственные карточки. Московские страхи стали забываться. Власти Петра Дмитриевича не трогают. Через два года родилась вторая дочка, Верочка. Жили бедно, но в семье были счастливы. Петр, прогуливаясь с женой, частенько читал народные нелепицы, которые долгие годы записывал. Обветренное лицо оживало. Он просыпался, как сонный голубь в солнечный день, и начинал шпарить:

Жена заливалась смехом, а ее серые глаза смотрели на него с любовью и какой-то особой нежностью.

О судьбе семейной коллекции Петр ничего не знал. Это беспокоило, томило. Спросить было не у кого, а начать поиски он побаивался. Врат не писал. Адреса Сергея не было. А если бы и нашелся адрес, никто бы письма не доставил. Времена были сложные, предвоенные. Хороший анекдот гулял в то время: «Жили все, как в трамвае: одни сидели, а другие тряслись…» Так что старые воспоминания лучше было не ворошить.

Елена Богданова давно работала научным секретарем аспирантуры НПО «Теплофизика». Я хотел с ней встретиться в Москве, но она с мужем уже месяц жила на полигоне в поселке «Светлов-5» под Иркутском. Лена последние годы была правой рукой Изотова, и никакие решения, связанные с диссертациями, без нее не принимались.

Костя оказался прав. Грибов и ягод в Светлове было много. А когда много, то и интерес сразу пропадает. Азарта нет.

Нагулявшись по лесу и наевшись ухи у костра, я напросился в гости к Богдановым.

Лена встретила меня приветливо, даже пыталась шутить. Мужа она сразу отправила в другую комнату, сославшись на конфиденциальный разговор. Нам никто не мешал.

— Алексей, мы можем без отчеств? То, что я вам скажу, наверно, не положено говорить про ушедших. Но я надеюсь, что наша беседа хоть как-то приблизит вас к раскрытию этого… случая.

— Лена, спасибо за доверие. Но адвокаты, к сожалению, преступников не ищут.

— Не знаю, кого ищут адвокаты, но в объединении все говорят, что вы на стороне Изотовых. Пытаетесь разобраться в этой ужасной истории.

— Да, это верно. Чем могу, помогаю операм угрозыска в проверке версий. Защищаю интересы потерпевших. Все запутано, двойное убийство, кража золотого самородка, а подозреваемого нет.

— Муж нас не слышит, ну а вы потерпите меня минут десять. Не удивляйтесь моим словам. Убийство совершено из-за женщины. Я в этом уверена. Нет ни одной бабы на нашем предприятии, которая бы не была увлечена Изотовым. Обаятельный мужик. Красив, богат, кабинет из шести комнат, машина шикарная, дом в Тарасовке. Я сама была влюблена по уши, что было, то было. Встречались. Потом работа общая, и как-то все рассосалось. Любил он женщин и не обижал их. Всем подарки делал, духи лучшие, украшения. Я как-то в сейф к нему заглянула, так там побрякушками две полки были забиты. С путевками на отдых девчонкам помогал, детей в пионерлагерь устраивал. Даже после расставания никто на Игоря Николаевича зла не держал, во всяком случае внешне. А вот с их мужьями и женихами все по-другому было. Драки, ссоры, и били Игоря не раз. Он всегда отшучивался. Наши дамы эти истории живо обсуждали. Как-то с утра заходит в свою приемную с фонарем под глазом, улыбается во весь рот и бросает нам через плечо: «Науке сегодня подсвечиваю…»