Эдуард Хлысталов - Библиотечка журнала «Советская милиция» 4(28), 1984

— Виктор, вот складной нож, пойди нарежь бересты для растопки.

По всем воровским «традициям» Витьке следовало поддержать вора в законе. Но Свиридов не дал ему времени на раздумье, сунул лезвие и обратился к Никите:

— Пойдем, запасем дровишек. Надо как следует одежду высушить.

На зачинщика он не обращал внимания, как будто его вообще не существовало. Пока они ходили за дровами, Рогозин злился и ворочался на жесткой подстилке.

— Завел черт знает куда, — не выдержал он, обращаясь к Сергею. — Не от голода загнемся, так немцы пришьют.

Тот не ответил. Рогозин выругался, встал и начал ковырять в золе палкой. Когда Вениамин разжег огонь, он присел на корточки, проверил карабин, поклацкал затвором и, отставив его в сторону, позвал Гусева.

— Айда, в село махнем. Самогонкой разживемся, да хоть в тепле переспим. Глядишь, повезет — и бабенку какую найдем. Сейчас мужиков нехватка, небось примет кто.

— А что, здесь плохо? — отозвался Витька. — Через часок-другой Хижняк с Коробком вернутся, поесть принесут. Зачем нам раскалываться, лучше уж всем вместе…

Веня, раздевшись по пояс, встряхивал над очагом гимнастерку. Гусев, сняв пиджак и шинель, тоже пытался пристроить их у огня. Рогозин подошел к Болдыреву-младшему.

— Слышь, Серега, дай-ка твою шинель. У меня пиджак совсем на локтях продрался.

Сергей, с трудом сдерживавшийся все это время, вдруг вскипел:

— Чего ради я тебе шинель буду отдавать? За то, что ты выделываешься, как вошь на гребешке, никого, кроме себя, за людей не считаешь? Братан почти на десять лет тебя старше, а ты его за водой, как собачонку, гонишь. Жалко, не меня ты послал, я б тебе, тварь, сказал!

Он стоял, держась одной рукой за стенку, вытянув вперед раненую, обмотанную обрывками рубашки, ногу.

— Война третий месяц идет. Сколько крови каждый день льется, а ты блатного из себя корчишь. Ну-ну, гордись, что полжизни за решеткой провел. Валяй, куда хочешь, только бы морду твою не видеть. Понял?

Шагнул к Сергею. Ударил. Болдырев, лязгнув челюстью, стукнулся о стену и сполз на груду веток, принесенных для очага.

— Еще?

— Я тебя сейчас, тварь фашистская…

Болдырев попытался подняться, видимо, задел раненую ногу, охнул, опять повалился на спину. К нему кинулся Никита.

— Чем он тебя?

Рогозин, отбросив его пинком, наклонился над Сергеем.

— Так, кто я? Как ты меня назвал?..

Вениамин, стряхнув, наконец, странное оцепенение, подошел к ним слегка похлопал «авторитета» по плечу и, когда тот повернулся коротким резким тычком сбил с ног. Не давая опомниться, поволок к выходу, плечом вышиб ветхую дверь и выпихнул его наружу.

— Охолонись чуток!

— Ну, мент…

Кинулся было на Свиридова, но тот уже молча расстегивал кобуру. Этот жест остановил нападавшего. Веня протянул неопределенно: «Ну-ну», — и, спрятав наган на место, стал прилаживать дверь.

Изгнанный, потоптавшись у землянки, ругнулся и поплелся в сторону деревни, которая редкой россыпью тусклых огоньков виднелась с берега.

ПРИЯТЕЛЬ Хижняка жил на противоположном краю деревни. В ближнем дворе залаяла собака, побрехав немного, умолкла, но едва двое посланных сделали несколько шагов, как залились, бренча цепями, сразу с десяток псов. Хижняк повел Коробкова в обход, через овраг. Когда через него перебирались, оба измазались в холодной вязкой глине, затвор и ствол винтовки тоже забило, так что на оружие в случае опасности рассчитывать не приходилось.

Того, к кому шли, звали Петром. Ночным гостям он не удивился — наверное, ко всему привык за беспокойные эти месяцы. Позевывая, без лишних вопросов провел в избу, коротко приказал жене собрать на стол, шугнул полезших было из другой комнаты полусонных ребятишек.

Василий проводил взглядом миску с дымящейся картошкой, проглотил слюну и стал расспрашивать хозяина, можно ли найти в селе фельдшера и есть ли поблизости немцы. Медицинский работник еще месяц назад исчез вместе с семьей, а оккупанты стояли только в одной хате — трое солдат. Петр выпил вместе с гостями стакан самогонки. Пока те торопливо жевали, он катал между пальцами хлебный мякиш и уныло рассуждал о том, что Германия, конечно, противник серьезный, и как все оно повернется, еще неизвестно. Раненого у себя оставить отказался, потому как село расположено на большаке. Словно оправдываясь, он не поскупился на харчи: дал с собой две ковриги ржаного хлеба, шматок сала килограмма на полтора и ведро картошки.

Хижняк попросил у него какой-нибудь старой одежонки. Мужчина замялся, тогда выложили на стол свиридовские часы. Из чулана были вынесены ветхий с заплатанными локтями ватник, брезентовый плащ, синие шаровары и как довесок бутылка самогона, заткнутая тряпичной пробкой.

Назад шли не торопясь. Разговаривали о семьях, оставленных в городе. Коробков признался, что боится за старшую дочь, в городе уже, наверное, немцы, а она девчонка симпатичная, как бы беды не вышло. Хижняк спросил, правда ли, что он украл пятнадцать тысяч и куда можно такую кучу денег деть. Бывший бухгалтер молча кивнул. Потом добавил, что в областном центре у него есть женщина, у нее мальчишка, Санька, от него. Дом для них построил, несколько раз пытался совсем к ней уехать, а все детей жалко — двух дочерей и другого сына. А сейчас вообще неизвестно, что будет. То ли в тюрьме двенадцать лет сидеть, то ли назад в Приозерск бежать. Думал, думал — ничего не решил. Если убежать, так когда свои вернутся, вообще несдобровать. Дадут по всем законам военного времени еще с десяток лет, и радуйся. А с другой стороны, время сейчас такое, что амнистию можно заработать. Зачтут ведь, что к немцам не захотел бежать, хотя сделать это было просто.

— Веришь, что наши вернутся? — спросил Хижняк.

— Вернутся, — убежденно ответил Дмитрий Максимович. — Посмотри на Германию. Как клоп, она против России. Ну продвинутся еще на пятьсот верст, ну пусть на тысячу. Все равно завязнут. Шутка ли, на такую мощь замахнулись!

— Дай-то бог! — вздохнул Василий. — Только когда это будет? Ведь не готовы мы к войне оказались.

По дороге встретили Рогозина. Что он делает один в лесу, объяснять не стал. Узнав, что в мешке у них еда и даже самогон, сразу к ним присоединился.

Впервые за несколько дней поужинали горячим. Гусев вместе со старшим Болдыревым наварили ведро картофельной похлебки с салом. Дымящееся варево, обжигаясь, пили из консервных банок. Ложка оказалась у одного Свиридова. Самогонки досталось только губы помазать, половину бутылки Веня оставил для перевязок, но хватило и этого. Все быстро осоловели, начали клевать носами и, выкурив две самокрутки по кругу, завалились спать. О драке никто не вспомнил.

На следующий день, переходя овраг, они наткнулись на группу красноармейцев. Сильно окающий голос окликнул их из-за кустов, приказал остановиться.