Григорий Кошечкин - Библиотечка журнала «Советская милиция» 6(24), 1983

Веряева с тех пор не встречал, видимо, в город он не вернулся.

БОЛЕЕ ДЕСЯТИ лет работаю я в милицейском коллективе. Хорошие, честные, самоотверженные люди — мои коллеги. Трудяги…

Однако иногда замечаю, что у некоторых сотрудников с годами складываются обвинительные наклонности. Профессиональная деформация — так это по науке называется. Как говорится, издержки профессии.

Такого допускать нельзя: мы обязаны в каждом человеке увидеть разностороннюю личность, понять, найти истоки, причины, породившие преступление, быть может, даже защитить, хотя это и не совсем милицейская функция.

Нередко следователь вынужден быть и педагогом. Причем, как это ни странно, воспитывать чаще всего приходится взрослых людей, родителей.

…За хулиганство и грабеж задержали троих 16-летних юнцов. Преступление было, что называется, самым обычным, заурядным. Но именно эта «обычность» настораживала и тревожила.

Они выпили. Пили на деньги, которые дали им родители. Не хватило… Тогда у гастронома на Заводской улице ограбили двух подвыпивших мужчин, отобрали у них около четырех рублей. Выпили еще. Опять не хватило. Решили добавить. Встретили во дворе магазина пожилого человека. Бесцеремонно потребовали у него денег, а когда тот отказался выполнить наглое требование, начали его жестоко избивать.

Протрезвев, парни предстали этакими жалкими несмышленышами, несовершеннолетними, не знавшими об ответственности просящими о снисходительном и гуманном отношении к ним. Смешно, но они жалобно тянули: «Простите, мы больше не будем».

В райотдел утром пришли их матери. Узнав обстоятельства дела, они стали на крыльце деловито обсуждать происшедшее.

— Да они, наверное, сами были пьяные! — это говорилось о потерпевших.

— Несмышленые, умишко-то еще детский, — это говорили они уже о своих детях.

— Сами виноваты, не надо было давать им деньги… Сразу бы сообщили куда следует! — это опять о потерпевших.

Я не мог не вмешаться в этот разговор.

— Вы же женщины, матери! Постыдитесь… Представьте себя на месте потерпевших, представьте на их месте своего мужа, отца, брата. Что сказали бы вы тогда? Что вы сказали бы, если родного, близкого вам человека унизили, оскорбили, избили, ограбили?

Женщины смутились, замолчали…

Подростки были привлечены к уголовной ответственности и понесли справедливое наказание в соответствии с уголовным законодательством.

Я же тогда понял, что ребятам не хватало в воспитании элементарного уважения к окружающим людям, понятия о чести, справедливости, об уважении к человеческому достоинству, чувства личной ответственности за свои поступки. Тогда я понял, что следователь обязан быть еще и педагогом.

Окончательно убедил меня в этом собственный горький опыт. Однажды должен был я выступить перед учащимися ГПТУ с лекцией на тему: «Административная и уголовная ответственность несовершеннолетних».

За полчаса до начала лекции я был уже на месте, сидел в кабинете замполита, обсуждая наиболее «больные» вопросы правонарушений. Замполит сетовал на критическое положение, сложившееся в училище, просил поговорить с ребятами построже. Я кивал головой и обещал, хотя в душе очень смутно представлял себе, о чем и как говорить «построже» с его питомцами.

Потом меня пригласили в зал. Замполит предупредил, что в зале соберутся все учащиеся ГПТУ, которые придут с урока физкультуры, и я засомневался, стоит ли выступать перед такой многочисленной аудиторией. Но то, что я увидел, превзошло все мои опасения. В зале шумели, бегали, хлопали сиденьями, кричали и свистели не менее трех сотен сорванцов. В конце зала, где были установлены два автомата с газированной водой, столпилась большая очередь. Автоматы шипели, рокотали, стаканы звякали, все переговаривались, громко смеялись, не обращая ни малейшего внимания ни на меня, ни на безуспешно пытавшегося перекричать этот шум замполита.

Я окончательно растерялся. Шум не утихал. Даже сидевшие в первых рядах ребята громко переговаривались и смеялись, не замечая работника милиции, стоявшего на сцене. Не дождавшись тишины, я как можно громче, стараясь перекричать шум зала, спросил:

— Ребята! Знаете ли вы, с какого возраста наступает уголовная ответственность?

В зале засмеялись. Несколько голосов выкрикнуло: «Знаем! «С четырнадцати!» Кто-то в передних рядах довольно громко сказал: «Опять лажу будет пороть!» Шум усилился. Я начал говорить, но мои слова об Уголовном кодексе, о недопустимости антиобщественных поступков тонули в общем шуме, и я почувствовал, что перестаю слышать свой голос, теряю нить рассказа, говорю совсем не то, о чем собирался говорить.

В третьем ряду слева от меня длинноволосый великовозрастный детина щелкал сидящих впереди ребят по ушам, а когда они дергались, оборачивались, искали глазами обидчика, издевательски громко хохотал, а этот смех отдавался в моих висках. Я на минуту замолчал, вглядываясь в задние ряды. Уйти? Ну нет! Я все-таки заставлю их слушать. И, стараясь перекрыть шум зала, начал:

Уже второе четверостишие я читал при полной тишине. Потом на какую-то долю секунды пробежал шумок, но на говоривших зашикали, а я почувствовал, что овладеваю этой непослушной аудиторией.

И когда я торжественно закончил:

В наступившей тишине был неожиданно оглушен громом аплодисментов. Я не узнал лиц ребят. Куда делись пустота, безразличие, даже жестокость! Глаза их светились благодарностью, интересом.

И даже у того длинноволосого в третьем ряду слева оказалось приятное умное лицо. И слушать стихи он умел очень хорошо.

Я снова начал читать — и опять чуткое молчание зала, во время которого ловится, кажется, каждое слово, каждое движение губ.

Я очень люблю Блока. Но в тот день читал его стихи с каким-то особым вдохновением. И когда спустя полтора часа произнес последние строки, ребята стоя провожали меня долго несмолкающими аплодисментами.

Это были хорошие ребята. Им просто надоели сухие нравоучительные беседы. Но разве поэзия не сделала их лучше, красивее, умнее?! Разве бессмертные строки прекрасного русского поэта не оставили в душе неизгладимый след?!

И поэтому я считаю, что моя беседа удалась и свою главную задачу я в тот день выполнил.

Как знать, быть может, ребята оценили доверие, почувствовали уважение к их личности, понимание их интересов. Во всяком случае, тогда мне был преподан предметный урок. Я помню о нем всегда: «Следователь обязан быть учителем, педагогом. Решать любую проблему творчески».